Анна Берсенева - Женщина из шелкового мира

Если твоим родителям в момент твоего рождения почему-то пришло в голову необычное имя, то тебе всю жизнь предстоит отвечать на глупейшие вопросы: отчего тебя назвали именно так, да есть ли такое имя в святцах, да как будет сокращенно…

Мадина так к этому привыкла, что уже и не пыталась отвечать на эти расспросы каким-нибудь внятным образом. А говорила, например: «Сокращенно будет Мадо. Как у Ремарка». И расспросы после этого обычно прекращались. Либо потому, что собеседник читал «Триумфальную арку», либо потому, что не читал.

Если же сказать правду, довольно, между прочим, незатейливую — что мама назвала ее Мадиной в честь лучшей подружки своих студенческих лет, — то за этим следовал целый поток вопросов: а откуда родом была подружка, а почему ее так звали, а где она теперь? Мадина этой маминой подружки в глаза не видала. Та вышла замуж сразу после института, и муж оказался суровый — не отпускал ее ни в какие самостоятельные поездки; так студенческая дружба и угасла. Поэтому мамина фантазия вызывала у Мадины только недоумение и даже обиду: зачем было осложнять ее жизнь такой вот экзотикой с восточным оттенком?

Но это была единственная обида, которую Мадина могла иметь на маму, и, в сущности, обида такая ерундовая, что ее можно было считать вовсе не существующей.

Да в обычной своей жизни Мадина об этом и не думала. Может, если бы она жила в большом городе и знакомилась каждый день с новыми людьми, то необходимость постоянно им что-то объяснять действовала бы на нее раздражающе. А в поселке Бегичево все и всех знали в лицо, даже приезжих. Мадина родилась в Бегичеве тридцать лет назад и уезжала отсюда только на те пять лет, которые училась в Твери на филфаке, но за те годы никто ее, конечно, не забыл. Да и родители ее никуда ведь не уезжали: как приехали в Бегичево по распределению после своих институтов, так и осели навсегда, и дом построили, и дочку родили, и деревьев посадили множество.

Так что думала Мадина совсем о других вещах.

Сейчас, например, она стояла у железнодорожного переезда и, ожидая, пока пройдет очередной бесконечный состав, думала, что вот мама затеяла шить ей к командировке блузочку и ужасно переживает от того, что может не успеть, потому что ей очень хочется, чтобы дочка выглядела в Москве необычно и непровинциально, а ручная работа — это ведь, Мадиночка, теперь очень модно, и все на тебя внимание обратят, вот увидишь.

Мадина улыбнулась. Мама относилась к ее неожиданной командировке как к дару небес. И даже стыдно кому-то сказать почему: надеялась, что дочка найдет в Москве свою судьбу и счастье, а попросту говоря — мужа. Возможность найти мужа на конференции библиотекарей, то есть, вернее, библиотекарш, хотя бы и в Москве, представлялась Мадине сомнительной. Но маме она об этом не сообщала. Родители так переживали из-за дочкиной личной неустроенности, так искренне считали, что неустроенность эту обязательно следует преодолеть, что разубеждать их в этом было бы просто безжалостно.

«Вагоны шли привычной линией, — подумала Мадина, глядя на громыхающий перед нею состав. — Подрагивали и скрипели. Молчали желтые и синие, в зеленых плакали и пели».

Думать так было для нее естественно и привычно; мир, очерченный стихами, казался ей точнее и правильнее обычного и обыденного мира. Правда, вслух она стихов не читала никогда, потому что слышать их большинству людей было как раз неестественно и непривычно. И зачем же ловить на себе недоуменные взгляды?

Никто, конечно, не пел в вагонах. Но линия их в самом деле была привычна, как череда времен года. Бегичево и появилось-то двести лет назад в лесах Тверской губернии лишь потому, что помещица Анна Васильевна Бегичева добилась, чтобы Московско-Виндавская железная дорога прошла по ее землям. И с тех пор поселок стал жить от железной дороги — работал на ней, выносил к ее поездам на продажу вареную картошку и яблоки, ездил в Москву, Питер и Тверь… Ожидание у железнодорожного переезда, пока пройдет очередной состав, было в Бегичеве таким привычным, таким повседневным занятием, что его никто и как ожидание не воспринимал.

Земля подрагивала вдоль рельсов, и летели вдоль дороги золотые ветки осенних берез — то ли от ветра, то ли от этого вот подрагивания земли.

Поезд прошел. Мадина перешла через затихающие рельсы и направилась вдоль усаженной березами улицы к дому.

Блузочка висела на деревянных плечиках, зацепленных за дверцу платяного шкафа, так что выглядела самым главным предметом в комнате. То ли потому, что была ярко-белой, то ли потому, что вся была пронизана маминой радостью.

— Ну как? — спросила мама, едва Мадина открыла дверь. — Такой ни у кого не будет!

— Это уж без сомнений, — кивнул папа.

Это утверждение было, конечно, отголоском времен всеобщего дефицита, то есть тех как раз времен, в которых прошла почти вся родительская жизнь. Мадина привыкла к другим временам, когда даже обычная турецкая блузочка с рынка едва ли могла в точности повториться на ком-нибудь из знакомых. Просто потому, что торговцы предусмотрительно не закупали одинаковых блузочек.

— Это наша бегичевская вышивка, — авторитетно разъяснил папа. — Видишь, нитка сперва вот таким жгутиком сворачивается, а потом уж этот жгутик на ткань нашивается. Так даже в соседнем уезде не вышивали.

Точно такая бегичевская вышивка была представлена в поселковом краеведческом музее, где папа, когда закончил работу в своем строительном управлении и вышел на пенсию, стал членом общественного совета. По его рекомендациям мама специально изучила эту вышивку получше и теперь вот использовала для дочкиной кофточки.

Папа собственноручно добыл для краеведческого музея многие экспонаты — кубышку из деревни Тархово, например. Кубышка вопреки Мадининым представлениям оказалась не бочонком, а глиняным кувшином с узеньким горлом. Папа купил ее у какой-то древней тарховской старушки и подарил музею.

— Почему про скупых говорят, что они деньги в кубышку складывают? — объяснял он. — Вот из-за такого узкого горлышка и говорят. Если в него деньги опустить, то обратно уже не вынешь.

Простые, изначальные вещи вызывали у папы уважение, смешанное с восторгом; его привлекала разумность их устройства.

Из-за бегичевской вышивки блузочка выглядела такой простенькой, такой незатейливой, что ее хотелось не надеть, а оплакать. Но говорить об этом маме Мадина, конечно, не стала.

— Спасибо, — улыбнулась она. — Ни у кого такой не будет точно.

Ее слова были вполне искренними, такими же, как и благодарность маме.

— Я тебе все уже перегладила, — сказала та. — Отбери только, что с собой возьмешь. Свитер, я считаю, обязательно. Дети в Интернете смотрели — в ближайшую неделю в Москве похолодает.