Анна Берсенева - Женщина из шелкового мира

— Значит, ты узнал, что на Новый год мыши женятся, и сразу вспомнил про нас? — сказала Мадина.

— Ага, — смущенно кивнул Альгердас. — Ты обиделась, да? Но мы же своим сознанием не очень управляем — вспомнилось, я и вспомнил. Динка, — вдруг сказал он еще более смущенным тоном, — можно я посплю? У меня глаза закрываются — ничего поделать не могу…

«Интересно, что было бы, если бы я сказала „нельзя“?» — подумала Мадина.

Альгердас уснул мгновенно, кажется, еще даже не коснувшись головою подушки. Она чувствовала природу его неожиданного сна — не усталость, а сильное потрясение. Она вообще чувствовала его всего, в каждом проявлении, и это тоже не изменилось от времени.

Мадина осторожно встала с кровати. Можно было, впрочем, и не осторожничать: Альгердас спал как убитый, даже дыхание его было едва слышно. Она оделась, благо одежда у нее была дорожная, простая, джинсы и свитер, и, на цыпочках пройдя через комнату, вышла на улицу.

И остановилась, оторопев.

Мир был объят сплошной тьмою. И в этой глубокой, всеобъемлющей тьме сияли только небесные светила — луна и звезды, и звезды были такие, что их свету не мешала даже луна. Только там, в небе, была настоящая жизнь. В небе и в сердце.

Мадина завороженно смотрела, как звезды дышат, переливаются, подмигивают. Никогда она не видела таких огромных, таких живых звезд! Эта их могучая жизнь в самом деле была равна только одному — тому, что происходило в ее душе, от чего занималось дыхание.

Она вспомнила, как они шли с Алькой по Таганке, падал мокрый тяжелый снег и они говорили о звездном небе, человеческом сердце и чистом разуме. От того, что у них, оказывается, так много общих воспоминаний — вот приходят и приходят все новые, — Мадина почувствовала такое счастье, что даже в носу стало щекотно.

И еще — только теперь она почувствовала, что такое настоящая осень. Как она дышит, пахнет, живет и увядает. Оказывается, она и не различала смены времен всего этого бесконечного, без Альки прошедшего года. А теперь природа затопила ее, закружила голову бесчисленными запахами — земли, увядающей травы, опавших листьев, реки. Здесь, в Забайкалье, эти запахи были такими сильными, каких она не чувствовала даже в тверских лесах, окружавших Бегичево.

Мадина прошла по двору как пьяная, схватилась за кривые колья полуразвалившегося забора, покрутила головой, пытаясь прийти в себя.

И вдруг увидела у бревенчатой стены дома, на завалинке, маленькую тень. Это мог быть только один человек — она сразу поняла.

Мадина подошла к дому. Тень на завалинке не шелохнулась.

— Леша, — позвала Мадина.

Мальчик молчал.

— Тебя Логантием зовут? — спросила она. — А фамилия как?

— А тебе зачем? — буркнул мальчик.

Теперь Мадина различала его не только как тень. Она видела давно не стриженную светлую голову, плотно сжатые губы. Глаза у Логантия были сердитые, это было заметно даже в темноте. Зачем ей его фамилия, она и сама не знала — так, спросила от растерянности.

— Ну Веневцов, — нехотя ответил он.

— Как?! — воскликнула Мадина.

— А чего такого? — пожал плечами Логантий. — Обыкновенная фамилия.

— Да… Только это моя фамилия, — проговорила она. — Хотя, конечно, ничего удивительного. Мои предки из Забайкалья были, из Даурии.

— Ты его теперь отсюда увезешь, — помолчав, сказал Логантий.

Голос его прозвучал взросло и горестно.

— Естественнее было бы мне увезти тебя, — усмехнулась Мадина. — Ты же мой родственник, оказывается.

Она почувствовала, что с этим мальчиком нельзя разговаривать с пошлой задушевностью. Похоже, он был так же чуток к пошлости, как и Алька.

— У вас красиво, — сказала она. — Звезды огромные.

— Алик тоже на звезды любил смотреть.

— Почему «любил»? Он и теперь любит.

— Теперь он с тобой уедет.

— Ты тоже уедешь.

— С тобой, что ли? — хмыкнул он.

— С нами.

— Ага! С вами! Кому другому расскажи. Ты меня на порог не пустишь. На что я тебе? Захочешь, так своих нарожаешь.

Мадина отвернулась, скрывая улыбку. Наверное, он казался сам себе всезнающим, прошедшим огонь и воду, этот растрепанный мальчик. Но ничто в нем не было для нее загадкой. Даже удивительно! Ведь у нее никогда не было детей… И все-таки каждый его внутренний, тщательно скрываемый от нее порыв был ей понятен.

Она хорошо узнала людей за это бесконечное и бескрайнее время в Москве, она чувствовала их теперь сразу и насквозь. В их природе не осталось для нее загадок, и Логантий не был исключением.

— Ладно, об этом мы потом поговорим, — сказала Мадина. — В поезде. Дорога до Москвы долгая, времени хватит.

Логантий бросил на нее быстрый взгляд — кажется, удивился, что она не обиделась и даже не обратила внимания на его сердитые слова.

— Видала, какой Алик фильм нарисовал? — спросил он.

Тон у него стал примирительный, в нем мелькнул даже чуть слышный отзвук доверия.

— Видала, — кивнула Мадина. — Только он сказал, это вы вместе нарисовали.

— Не, я так, помогал только. Он меня потом по-настоящему все делать научит. Сказал, что научит…

— Значит, научит, раз сказал. Ты подожди, Лешка, ладно? — Мадина села на завалинку и задрала голову. Ей было жаль каждой минуты, в которую она не видела этих огромных звезд — так много они ей говорили. — Давай на звезды посмотрим.

— Смотри.

Он улыбнулся снисходительно, как взрослые улыбаются детским причудам, и сел рядом на завалинку.

Мадина смотрела в сияющее небо, слышала дыхание светловолосого мальчика рядом и дыхание Альки в доме, ей казалось, слышала тоже… И чувствовала, как от всего этого: от звезд, от любимого дыхания, от ясного небесного огня — нисходит в ее сердце та единственная, простая правда, которая и есть любовь.