Анна Берсенева - Женщина из шелкового мира

Альгердас говорил все это и чувствовал, просто физически чувствовал, как меняет свою жизнь — бесповоротно. Но по-другому он говорить не мог. То есть не говорить, а жить он теперь не мог по-другому.

— Алик, — совсем уж неслышно произнес Лешка, — ты чего меня уговариваешь? Да я ж с тобой не то что в Москву… Я же… Ты что?!

Лешка как-то судорожно всхлипнул и быстро отвернулся.

— Ну и хорошо, — сказал Альгердас. — Сейчас картошки поедим и пойдем. Успеть бы до темноты вернуться, а то в скалах заблудимся. Придем, вечером еще порисуем. А завтра поедем, Леш. Хватит тебе здесь. Что ты, Илья Муромец, до тридцати трех лет сиднем сидеть?

До темноты они вернуться все-таки не успели. Деревня открылась перед ними, когда вся низина, в которой она стояла у реки, уже тонула в густой сумеречной синеве.

— Свет забыли потушить, что ли? — сказал Лешка. — Вон, окошко светится. Лампа моя горит. Сколько керосину зазря пожглось!

— Наверное, — пожал плечами Альгердас. — Ты, если сто раз не напомнить, так зарисуешься, что голову дома забудешь, не то что лампу. В Москве, учти, такие штуки опасны. Там плитки, пылесосы, утюги! — страшным голосом прорычал он.

Лешка счастливо засмеялся.

С горы к деревне спустились быстро. Лешка подошел к двери, пошарил справа между бревнами, где всегда оставлял ключ.

— Мы и дверь, что ли, не заперли? — удивленно сказал он. — Мы чего, совсем, что ли…

Дверь перед ними распахнулась. Альгердас замер как соляной столп.

«Такое впечатление, что всей стране в Забайкалье понадобилось, — сердито думала Мадина, глядя в окно. — Как такое может быть, чтобы билетов на самолет не было?»

Конечно, она не собиралась ехать на Дальний Восток поездом. Но стоило ей только заняться покупкой билета, как сразу же выяснилось, что билет на самолет можно взять не меньше чем за неделю до вылета.

Ждать неделю она не могла. Она вообще не могла больше ждать. Хотя не понимала, даже представить не могла, зачем едет в эту забайкальскую деревню, и что ее там ждет, и, главное, чего от всего этого ждет она сама.

«Что ж, хоть посмотрю, откуда предки были родом», — говорила себе Мадина.

Она оправдывалась перед собою за бессмысленность своего поступка. А еще больше — за необъяснимость чувств, которые ее к этому поступку привели.

Хорошо еще, что полка ей досталась верхняя: можно было не участвовать в разговорах, которые велись в купе с опостылевшей дорожной бесконечностью.

— Вот, помню, отец мой рассказывал, — говорила полная женщина, разместившаяся на нижней полке с такой основательностью, словно собиралась ездить в этом поезде всю оставшуюся жизнь. — Ехал он в тридцать седьмом году в Хабаровск, двоюродную тетку хоронить. А тогда ведь не как сейчас по Транссибу ездили — и неделю, и две, и больше. И вот едет он, едет… Водку, конечно, прямо с Москвы начали пить. Пять дней едет, шесть, семь — уже счет потерял. И, рассказывал, за Читой где-то выходит он ночью на полустанке, хоть воздуха глотнуть. Уже, наверное, горло и то от пьянки опухло. Ну вот, выходит он на платформу. Домишко станционный — без слез не взглянешь. Фонарь керосиновый над крылечком еле-еле видно, такая метель метет. А кругом — мама дорогая! — снега на тысячи верст, и тьма-тьмущая, только луна сквозь метель пробирается, хоть волком на нее вой. А на домике этом, под фонарем, значит, плакат висит: «Чужой земли мы не хотим ни пяди, но и своей врагу не отдадим!» Ему, рассказывал, аж кричать захотелось. Господи, думает, какой еще чужой земли?! На что она нужна?! Тут с этой бы разобраться! На станции Беловодная было…

— Не скажите, Анна Васильевна, — вступила вторая пассажирка, тоже сидевшая внизу. — Я вот считаю, нечего землю китайцам раздавать. Мало ли, детям пригодится, а они же…

Мадина слышала этот разговор лишь краем уха, вернее, краем сознания, которое было занято совсем другим. Только при упоминании станции Беловодная она вздрогнула.

Ей повезло, что Тим Котлов обладал отличной памятью, а потому запомнил названия и станции этой на Транссибирской магистрали за Читой, и деревни Балаковка.

«Повезло? — растерянно подумала она. — Ох не знаю…»

Все, что Мадина делала в те два дня, которые прошли от «Освобождения сущностей» до ее отъезда на Дальний Восток, — она делала, подчиняясь лишь неясному чувству, которое и пугало ее, и твердо вело. Собственно, «все» — это было лишь объяснение с Игорем, и то не объяснение даже, а определенный ему отказ. Остальное же — укладывание в чемодан каких-то вещей, суета с билетами — было не более чем пустыми хлопотами, тщету которых она прекрасно сознавала.

И вот все это закончилось. Все — даже тягостный, бесконечный путь через страну. В путешествии поездом была, впрочем, одна положительная сторона: Мадина вышла как раз на нужной станции, то есть теперь ей надо было проделать еще только один отрезок пути — до деревни Балаковка, о существовании которой неделю назад она не имела представления.

Она и сейчас не очень верила, что эта деревня существует.

Но везло ей определенно. Просто пугающе как-то везло.

Водитель, который подрядился довезти ее до Балаковки на массивном японском джипе, так и сказал:

— Повезло тебе, красивая. Это ж глушь такая, что туда и транспорт не ходит. А я вот бабку еду навещать, захвачу уж тебя. Я сам оттуда, из Балаковки, теперь в Чите живу.

В дороге, по счастью для джипа недолгой, он тоже начал было что-то рассказывать и о чем-то расспрашивать, но Мадина отвечала на его вопросы невпопад, и он расспрашивать перестал. Он вообще оказался человеком понятливым, с простым, но здравым умом, поэтому ничему особенно не удивлялся. Возможно, и все здесь, в Забайкалье, были такими.

Во всяком случае, древняя, но шустрая бабка, к которой Мадина зашла, добравшись наконец до этой Балаковки — бабкин дом был крайним в деревне, и Мадина попросила высадить ее рядом с ним, — тоже ничуть не удивилась тому, что приезжая разыскивает парня из Москвы, не зная даже толком, правда ли, что он здесь живет.

— Живет, живет Алик твой, а как же! — охотно подтвердила бабка. — Алик он, так? Городское имя, да… У Маринки в избе живет.

— У какой Маринки? — невольно вырвалось у Мадины.

Она вовсе не собиралась наводить о нем справки! Она вообще не знала, что ей делать, — может, просто уехать, пока его нет? В какую-то минуту она готова была даже уйти отсюда пешком, настолько диким, бессмысленным показался ей собственный приезд в эту деревню.

— Самой-то ее на белом свете уж нету, Маринки, — объяснила бабка. — Покойница она, да… А сынок еёный, Логантий, тот остался. У его твой парень и живет. Ты подожди, скоро вернется. На живой родник они с Логантием пошли, к вечеру будут. Подожди, подожди.