Анна Богданова - Юность под залог

Сотрудники узнали о негативном отношении своего начальника к желтым цветам после того, как они однажды, то ли на именины, то ли по случаю энного количества лет, отданных службе в центральном магазине столицы, подарили ему роскошный букет ярко-лимонных крупных роз. Федор Карпович, только завидев цветы, повел себя крайне странно, неадекватно даже. Он вдруг заерзал на своем кресле и, схватив со стола газету, буквально вырвал букет у заведующего отделом кожгалантерии. Он даже прикоснуться к цветам побрезговал, а схватил их с яростью газетой, смял, сломал и отправил в урну, переколов все пальцы шипами. Этот факт принял к сведению наблюдательный Владимир Иванович – он всегда обращал внимание на подобные мелочи, поскольку они, эти мелочи, говорят о слабых сторонах человека. А слабые стороны людей для Гаврилова – настоящая слабость. Простите за тавтологию, но иначе не скажешь.

И вот теперь, когда Кукурузин лишил его премии, пришло время этим воспользоваться.

– Вы так не любили своего начальника, что хотите преподнести ему самый уродливый дешевый венок? – вязко проговорил «философ» и ухмыльнулся. Странное дело, но для работника конторы ритуальных услуг покинувшие наш бренный мир были, казалось, вполне живыми людьми – куда реальнее нас с вами. Им можно было чего-то пожелать или, к примеру, преподнести.

– Не твое дело, змий! Тебе говорят, что нужно, – вот и выполняй заказ-то, выполняй! – Владимир Иванович начал выходить из себя.

– Тогда приступим! – важно молвил «змий» и, неторопливо поправив черные нарукавники, вытащил из ящика стола пожелтевший лист бумаги, взял в левую руку шариковую ручку с обгрызенным наконечником, протянул задумчиво, будто неторопливо беседуя с вечностью: – Тек-с, тек-с... Венок средний – стало быть, овал, высота метр десять. Пойдет? – спросил он. Гаврилов, уточнив цену, кивнул в знак согласия. – Центр – желтые цветы типа лилий из тонкой пластмассы. Потом кант, имитирующий зелень, из синеватой пластмассы, потолще. И всю эту красоту венчает широкая кайма желтушных роз из самого толстого пластика. Устраивает?

– Только цветы, цветы чтоб не псивые там, какие-то полинявшие были, а прямо вот знаешь, голубчик, цыплячьего такого тона! Правильно ты сказал – желтушного! – Глаза Владимира Ивановича горели, он настолько был увлечен и поглощен своей идеей, что перестал злиться на человечка с поблескивающей при тусклом свете уходящего декабрьского дня лысиной.

– Теперь побеседуем о ленте. Какую вы хотите: узкую или широкую?

– Широкую, наверное, лучше, – больше текста уместится! – азартно воскликнул Гаврилов.

– Совершенно с вами согласен! Значит, выбираем алую ленту с заказным текстом, – пробубнил ритуальщик себе под нос и что-то нацарапал на пожелтевшем листе бумаги. – Что будем писать? Что желать усопшему? – спросил он и уставился на клиента.

Клиент забылся и чуть было не пожелал «усопшему», чтоб тот поскорее сдох, но вовремя одумался и принялся с жаром перечислять то, что бы он хотел видеть на алой атласной ленте.

– Постойте-ка, постойте-ка, батенька! Эдак у нас ничего не поместится! – растерялся сотрудник ритуальной конторы.

– Так уместите! Напишите поубористее, сократите слова, наконец! – вылупив глаза, прокричал Гаврилов.

– Тогда никто ничего не сможет прочесть!

– Точно! Эх! Жаль! Столько всего в душе накипело! Ну да ладно: краткость – сестра таланта! Напиши вот что: «Кукурузину Ф.К. от коллектива с любовью в день его смерти». Следующей строкой дай: «Мир праху твоему». Отдельной строкой: «Скорбим и плачем»...

– Вот и все, батенька! Более ничего и не поместится!

– Эх! Жаль! Ну да ладно!

– Буковки черненькие? Беленькие? Печатные или курсив?

– Черные, печатные, чтоб издалека видно было!

– Приходите, батенька, через пару деньков... Я так понял, вам не к спеху...

– С чего это ты понял-то?

– А из вашего поведения понял – у меня опыт большой. Ой какой большой у меня опыт! – И ритуальщик с гордостью покачал головой. – Видно, этот Кукурузин-то еще не помер, а только собирается. Но вы все правильно делаете – всегда лучше заранее о таких вещах подумать...

– О каких – таких?

– О вечных! Я, к примеру, себе заранее и земельку прикупил, и памятничек, пусть скромненький, но все-таки воздвиг. Каждые выходные хожу, прибираю там – то снежок расчищу, то листики мокрые отлеплю. А как же иначе-то? Вода, знаете ли, батенька, камень точит.

– Все вы, могильщики, чокнутые! – вдруг выпалил Гаврилов и ляпнул: – Смотри, в пятницу приду, чтоб венок готов был, а то у Кукурузина после выходных день рождения! – И вылетел из конторы, оставив лысого маленького человечка в состоянии крайнего недоумения.

В понедельник утром Владимир Иванович отправился на службу в приподнятом настроении с огромной коробкой под мышкой. Он как-то уж больно откровенно и весело отдавливал людям ноги в транспорте, уж слишком нагло распихивал толпу серой коробкой.

Придя на работу, он первым делом ринулся к кабинету заместителя директора ГУМа и, встав за углом, с нетерпением ждал его прихода. Гаврилов то и дело выглядывал из своего укрытия, напевая под нос любимый романс о гроздьях акации. Когда же в коридоре появилась тучная фигура Кукурузина, сердце Владимира Ивановича зашлось в исступленно-восторженном экстазе; оно затрепыхалось еще сильнее, когда Федор Карпович, захлопнув дверь, скрылся в своем кабинете. Выждав минуты две, Гаврилов на цыпочках, не отделяясь от стены, прокрался к двери начальника, раскрыл коробку, вытащил венок цыплячьего цвета «вырви глаз» и, бережно прислонив его к стене, хотел было уже скрыться, как вдруг...

Да! На сей раз Владимира Ивановича постигла неудача! Кукурузину, видите ли, приспичило выйти в коридор именно в тот момент, когда Гаврилов заботливо расправлял примятые при транспортировке желтые лилии из тонкого пластика. Он был застигнут на месте преступления, не успел даже руку убрать от «подарка», как Федор Карпович гаркнул:

– Гаврилов! Что это ты тут делаешь? – гаркнул и опешил. Растерялся, оторопел, потерял на минуту почву под ногами... Гаврилов, не будь дураком, воспользовался этой минутой и полетел вон из магазина. Он бежал по улице 25-го Октября без остановки, без передышки; единственная мысль пульсировала в его воспаленной голове: спасаться, спасаться и еще раз спасаться. Он ворвался в метро и поехал не куда-нибудь, а к своему районному психиатру – только он, Николай Петрович Коротайко, был способен защитить и уберечь его от надвигающейся опасности.

Задыхаясь, Гаврилов вломился к нему в кабинет, не обращая внимания на очередь больных, жаждущих помощи в коридоре.

– Спасите! Николай Петрович! Голубчик! Ради Христа! – орал Владимир Иванович.