Анна Богданова - Молодость без страховки

– Мам! Нет! Ну честное слово! Ты какая-то странная! Все дети в семь лет в школу идут. Чем наша-то хуже?

– Наша – лучше, – отрезала Гаврилова. – И потом, ей совсем недавно семь исполнилось, пускай ещё погуляет.

– Больше полугода назад ей семь исполнилось! – не сдавалась Аврора. – Мама! Ты портишь ребёнка!

– Конечно! – прицепив драный лоскут к бретельке бюстгальтера, самоуничижительно прокричала Зинаида Матвеевна. – Мать – дура! Мать – недалёкая! Тёмная женщина! Конечно! Мы ведь в институтах не училась!

– Да при чём тут это? – удивилась Аврора.

– А при том! – упрямо сказала Гаврилова. – Не буду я больше с тобой спорить! Ты вон, у робёнка-то спроси! Спроси, хочет она в школу? Ежели хочет, так пускай идёт – препятствовать не стану, – высказалась она и, по обыкновению, надула щёки от обиды, что дочь не понимает её тонкого душевного устройства.

– Ариша, собирайся, пойдём в школу записываться, – ласково сказала Аврора и принялась расписывать положительные стороны сего учебного заведения: – Научишься писать – будешь буковки красивые выводить в тетрадке, циферки складывать, рисовать... А я тебе ранец куплю и самое красивое форменное платье с плиссированной юбочкой, с беленьким кружевным воротничком!

– А фломастеры купишь? – испытующе глядя на мать, задала вопрос Арина.

– И фломастеры куплю, и карандаши, и альбом для рисования. А ещё пенал для ручек – красивый, на застёжке.

– Правда? – затаив дыхание, спросила та.

– Конечно, правда. Я когда-нибудь тебя обманывала, Аришенька? – пролепетала наша героиня. Аришенька же помолчала минуту, другую – видимо, взвешивая все «за» и «против», и выпалила в конце концов:

– А ты мне всё это так подари!

– Как это – «так»? – удивилась Метёлкина.

– Без школы, – отрезала Арина.

– И правильно! – горячо поддержала внучку Зинаида Матвеевна. – Чего робёнка-то травить?! Купи ты ей просто так эти хлокастеры!

– Да подожди ты, мам! – отмахнулась от родительницы Аврора и продолжила расписывать дочери счастливую жизнь ученицы первого класса: – Пойдёшь в школу, появятся подружки, друзья...

– Да не дай-то господи, Аришенька, солнышко моё, тебе таких друзей, как у твоей матери! Это ж одно расстройство! – перебила Аврору Зинаида Матвеевна и переключилась на больную для себя тему: – Все девочки как девочки – дружили с девочками! А твоя мамаша, Аришенька... – взахлёб рассказывала она, но больше не для Аришеньки, конечно, а чтоб лишний раз выразить свою обиду дочери. Более того, она на какое-то время вообще забыла, из виду выпустила «своё солнышко», которое сидело на табуретке у окна, раздувало щёки и молчало от злости. – Ой! – всплеснула руками Зинаида Матвеевна и с упоением затянула: – То у неё какой-то Вадик был! Коньки, помню, ей подарил и в Мурманск усвистал. Ага. Всё письма ей оттуда писал. Что ни день, то письмо – кажин день писюльки строчил!

– Что-о? – Аврора стояла перед матерью, как громом поражённая. – Вадька мне письма писал?! Так почему же я ни одного не получила? – подозрительно спросила Аврора, надвигаясь на родительницу.

– А? Почему не получила-то?.. – залепетала Гаврилова и прикусила язык, поняв, что сболтнула лишнее.

– Да! Отвечай! – требовала дочь. Мать в замешательстве, проклиная себя в душе последними словами, переминалась с ноги на ногу. Но тут же она вдруг оперилась, спину выпрямила так, что выкатились вперёд её живот и грудь.

– Ты чой-то так с матерью разговариваешь?! Совсем распустилась! Совсем всякий стыд потеряла! Так с матерью-то разговаривать! Нахалка! Мать её ро́стила, ро́стила! – кричала во всю глотку Зинаида Матвеевна, упорно делая акцент на первом слоге в слове «растила». – А она – на тебе! Допрос мне учинила! Свинья неблагодарная!

– Так, где лопатинские письма?! – глядя в упор на изворотливую родительницу свою, спросила Аврора. Для неё и в четырнадцать, и в двадцать пять лет, и теперь, когда она стала зрелой женщиной, повидавшей многое на своём веку, были очень важны эти самые Вадькины письма, потому что и сегодня наша героиня была уверена на все сто процентов, что Вадик Лопатин и был тем единственным, неповторимым мужчиной, созданным именно для неё и ни для какой другой женщины. Недаром говорят, что первая любовь – самая сильная, яркая и запоминающаяся. Ещё Писемский писал (пардон за каламбур) о том, что люди вряд ли не останутся верными всю жизнь первой любви.

– Где, где!.. Было б о чём говорить-то! Письма! – и Гаврилова разразилась диким хохотом – Арина тоже засмеялась тоненько. – Одни ошибки в тех письмах были и ничего больше!

– Так ты их читала?! – с брезгливостью и изумлением воскликнула Аврора.

– А как же?! Конечно, – изумилась в свою очередь Гаврилова. Действительно, как она могла не сунуть свой любопытный нос в письма, адресованные непосредственно её дочери. – Должна же я была знать, насколько далеко зашла ваша дружба! – возмущённо, несомненно считая себя правой, прогремела Зинаида Матвеевна.

– Ну да, конечно! Это понятно! – преувеличенно понимающим тоном сказала Аврора. – А потом-то, потом-то куда ты их девала?

– Письма-то? – спросила Гаврилова с выражением младенческой невинности на лице.

– Письма, письма, – закивала головой дочь.

– Вытащу, бывало, из ящика, спрячу вот тут, – и она наглядно оттопырила белый хлопковый лифчик, – принесу домой. Сижу, Генечку жду. Он, бывало, придёт... Мы с ним запрёмся в большой комнате, – обстоятельно, с упоением рассказывала она, – и читаем шёпотом. Прочтём. Я письмецо обратно в конверт положу и рву, рву на мелкие кусочки и в ведро, чтоб никаких следов не осталось. А Генька со смеху покатывается. О! – как о небывалом подвиге рассказывала Гаврилова давнюю историю о позорной перлюстрации писем.

– Какая же ты!.. – захлёбываясь от ярости, процедила сквозь зубы Аврора. – Как же ты могла! Мы же с Вадькой дружили...

– Знаю я эту дружбу вашу! – скандально завопила Зинаида Матвеевна. – Все девочки с девочками дружат! А ты?! – обличительно взглянув на дочь, продолжала она, загибая с ожесточением свои короткие пальцы. – То этот самый Вадик! Раз! Потом этот... Ну как его... Кто потом-то был? Ах! – обрадовалась Гаврилова, что вспомнила. – Птичник! Точно! Как это я позабыть могла?! Коклинский или Ваклинский...

– Костик Жаклинский, – подсказала ей Аврора.

– Вот именно! Геня его ещё голубятником засранным называл! – и Зинаида Матвеевна залилась гомерическим хохотом – Арина поддержала её тоненьким хихиканьем. – Ой! Ариночка! Прости свою бабку! Это у меня от отчаяния вырвалось. Такие слова, солнышко моё, нельзя говорить! Поняла, детонька?

– Какие – такие?

– Ну такое, какое у меня только что нечаянно вырвалось, – оправдывалась Гаврилова, прикрыв рот ладошкой.