Анна Берсенева - Ревнивая печаль

Конечно, они устали – как им было не устать? Лера удивлялась, что сама не чувствует усталости, хотя шла уже третья ее бессонная ночь. А детские лица прозрачными казались от усталости, особенно у побледневшей Отиль, на которую Лера смотрела чаще, чем на других, и со все возрастающей тревогой.

Юная Натали сидела в центре салона, в окружении детей, и ее личико было печально.

– Натали, – негромко сказала Лера по-французски, подсаживаясь к ней поближе, – их надо уговорить поспать. Невозможно, чтобы дети так долго находились в таком напряжении.

– Вы чего шепчетесь? – крикнул Петя.

– Подойди послушай, – огрызнулась Лера. – Спать их хочу уложить.

Если бы не дети, она бы, наверное, еще менее была с ним осторожна – такая ненависть поднималась в ней при виде его круглых глаз, потных залысин и даже пятен на рубашке.

– Я пыталась, – ответила Натали. – Но они не хотят уснуть, они слишком возбуждены.

– А вы расскажите нам сказку, мадам! – вдруг попросила Отиль. – В семье, где я жила, была бабушка, и она всегда рассказывала вечером русские сказки, специально для меня. Мне так нравилось!

– Какую же сказку? – улыбнулась Лера.

И тут же поняла, что совсем не знает сказок. То есть она помнила, конечно, те, что читала и рассказывала ей в детстве мама – тем более что их слушала потом и Аленка. Но это были совсем детские сказки – про Петушка Золотого Гребешка, про Теремок и Курочку Рябу. Едва ли они могли быть интересны, например, двоим мальчишкам лет четырнадцати, Эжену и Клоду, которые, стараясь выглядеть как можно более невозмутимыми, по очереди играли в «гейм-бой».

Лера задумалась.

– Хорошо! – вдруг сказала она. – Я расскажу, но вы слушайте все, и Эжен с Клодом тоже. Вам ведь надо изучать русский язык, правда? Ну вот, его надо изучать по этой сказке, а не по тому, как разговаривает господин террорист.

– Мы слушаем, мадам, – вежливо сказал Клод, и, глядя в его улыбающееся лицо, Лера подумала, что мальчик действительно держится мужественно.

– Царь с царицею простился, в путь-дорогу снарядился, – начала Лера и тут же почувствовала, как замерло, а потом стремительно забилось, занялось ее сердце. – И царица у окна села ждать его одна…

Дети слушали внимательно, их глаза поблескивали в темноте. Лере вдруг показалось: эти французские мальчики и девочки, жизнь которых зависела от ничтожнейшего человека, именно сейчас почувствовали то неназываемое, что было скрыто в этих простых словах. То, что чувствовал Митя, что было внятно ей самой, что почувствовал Саня…

– Не видать милого друга! Только видит: вьется вьюга, снег валится на поля, вся белешенька земля…

Лера замолкла, произнеся эти слова. Дождь кончился, капли уже не стучали по крыше автобуса, а блестящими дорожками стекали по стеклам.

– Не трогай занавеску! – прикрикнул Петя.

Лера досказала «Сказку о мертвой царевне». Она с пяти лет помнила ее наизусть.

– А теперь – спать! – объявила она. – Мы все очень устали, правда?

Конечно, это было им трудно – переходить от бодрствования ко сну в темноте и духоте. Казалось, уже потеряно даже ощущение верха и низа, а не только дня и ночи.

Лера ощущала абсурдность, едва ли не глупость ситуации. Бестолковый террорист, несопоставимо с его бестолковостью большая сумма, которую он потребовал, план Москвы, по которому он водит коротким пальцем…

И в то же время Лера чувствовала его растущее напряжение. Наверное, он снова начал приходить в то состояние, которое могло привести к срыву.

«Чего они ждут? – почти с раздражением думала она о людях, среди которых недавно находилась. – Его же голыми руками можно брать, неужели до сих пор не догадались? Ведь уже сколько часов с ним беседуют… Да и есть ли у него вообще граната?»

Чем ближе становилось время отъезда в аэропорт, о котором Петя наконец договорился, тем нервнее он делался, тем капризнее.

Лера слышала, что требования, которые он уже почти выкрикивал в трубку, становятся все противоречивее. То спрашивал, хорошо ли освещены улицы, по которым его повезут. То требовал, чтобы впереди ехали не милицейские машины, а почему-то мотоциклы, в которых, дескать, никого не спрячешь. То грозил, что его люди в аэропорту ждут сигнала, и если сигнал не поступит от него через полчаса, то в одном из аэропортов прогремит взрыв…

«Бред какой-то! – с тоской думала Лера. – Вот, называется, довелось увидеть террориста – и такой кусок дерьма. Дура! – тут же одергивала она себя. – Лучше было бы, попадись профессионал?»

– Скоро поедем? – спросила она.

– На рейс торопишься? – криво усмехнулся Петя. – Не бойся, трап не уберут.

О чем с ним было говорить… Лера прислонилась лбом к закрытому занавеской стеклу. Все время, проведенное в автобусе, она находилась в этом странном, одновременном состоянии: наблюдала за Петей и была погружена в собственные мысли.

Вернее, это были даже не мысли – хороводы воспоминаний, печальных и счастливых слов, любимых лиц, томительных звуков. Санин влюбленный и веселый взгляд с овального медальона на черном кресте… Темный глаз на березе, склоненной над ручьем у ротонды… Тишина ливневского зала – когда звуки таятся в стенах, в самом воздухе…

И Митино лицо, освещенное лампочкой дирижерского пульта, руки, взлетающие в полумрак и кажущиеся там огромными. И его мгновенное, как вздох, объятье, и прикосновение его пальцев к ее лицу – прежде чем губы прикоснутся неостановимым поцелуем…

Теперь, в воспоминаниях, весь он был с нею. Совсем иначе, чем в те невыносимые дни, когда он был рядом – но так далеко… И Лера впитывала в себя каждую минуту воспоминаний, дышала каждой минутой.

…Она вернулась домой поздно. У «Горизонта» были какие-то переговоры, потом пришлось сидеть на банкете в «Савое», украдкой поглядывая на часы и думая, когда же удастся незаметно исчезнуть из-за стола.

Когда Лера наконец вошла в квартиру, Митя уже вернулся из консерватории и был дома не один. Она услышала негромкий незнакомый голос в гостиной и даже удивилась: он не предупреждал, что кого-то ждет.

– Лера… – сказал Митя, когда она заглянула в комнату.

Он произнес ее имя так же, как всегда произносил его при встрече – наедине ли, при людях ли – с только им двоим понятным чувством.

Гость поднялся вместе с ним, когда она вошла. Его лицо показалось Лере знакомым. Но когда Митя представил ей этого невысокого, подвижного человека с доброжелательным взглядом из-под очков, – она просто остолбенела. Еще бы не показалось знакомым его лицо! Она столько раз видела этого музыканта по телевизору, когда он дирижировал или играл на виолончели! Но впервые – наяву, вблизи, в комнате…

Лера посмотрела на него так растерянно, что, наверное, выглядела полной идиоткой. Но, вместо того чтобы вежливо не заметить ее растерянности, тот засмеялся и сказал: