Анна Берсенева - Ревнивая печаль

– О боже! – произнесла Натали. – Это так важно тебе… сейчас?

– Да! – воскликнула Лера. – Да, важно, сейчас, именно сейчас! Что это значит?

– Это… ничего особенного! Просто значит – «сдержанно, выдерживать звук». Валери, давай лучше ты ее понесешь? – самоотверженно предложила она. – Ведь я имею за них ответственность…

– Об этом речи нет, – махнула рукой Лера. – За нее ты тоже несешь ответственность, так что совестью не угрызайся.

Натали уже стояла близ дверей, держа Отиль на руках. Лера ждала, когда откроется дверь, и ей казалось, он звучит в тишине – этот пугающий звук жизни, сдерживаемый силой Митиной души.

– С богом! – сказала она, когда дверь наконец медленно отошла в сторону и прохладный утренний воздух хлынул с улицы.

– Говорят, движение перекрывают, – сказал Петя, отнимая от уха телефон. – Трошки, говорят, еще надо подождать. А иди проверь…

Натали с девочкой на руках вышла пятнадцать минут назад.

В Петином голосе звучал тоскливый страх.

– Чего ты волком смотришь? – заметил он Лерин взгляд. – Хорошо тебе, повезло москвичкой родиться. Свою копейку тут всегда можно заработать. А нам что делать? Вы нас бросили, простому человеку – хоть сдохни.

– Простота хуже воровства, – ответила Лера. – Слышал народную мудрость? Про тебя.

– А чем детей кормить? – не унимался Петя. – Про детей же ж своих думал! Взял кредит, вертелся… Не повезло! Что было делать?

На мгновение Лере стало его жаль: очень уж искренне он это произнес. Но что-то мешало ей поверить – как будто эти искренние слова он говорил не о себе.

Наверное, ею владело то, о чем сказал ее тезка: человек этого понимать не должен.

– Три миллиона – кредит? Да кто бы дал столько такому, как ты! Врешь ты, понял? – сказала она с твердой злостью. – Даже сейчас врешь, хоть и разжалобить меня хочешь. Про детей своих он думал… Хрена ты про них думал, когда деньги брал на авось! Про себя ты думал, жадность твоя тебя душила. Ты и сейчас с запасом попросил: чтоб и долг отдать, и на хорошую жизнь припасти. «Свою копейку»… Вон, баксы небось не забыл собрать, тряпочкой прикрыл! – Лера кивнула на аккуратно укрытый промасленной ветошью кейс. – Хорошо жить надеешься – после всего этого?

Голос у нее срывался на крик.

«Жалко тебе его стало! – думала она со злобой на себя. – Бедняжка, деток своих любит! Вот они, детки, всю ночь здесь сидят, чего еще дождутся? А он деньги сунет в семейные трусы и заживет себе – порадуется, что живым вышел!»

Но раздумывать об этом было глупо. Все равно что объяснять террористу Пете, что такое тяжесть жизни и как ее выдерживает человек.

Кажется, Лера вообще напрасно говорила с ним об этом. Он и без ее слов был взведен многочасовым ожиданием, а теперь просто затрясся.

– Ах ты, сучка! – хрипло пробормотал он. – Крутая сильно, да? Счас рвану к ебеням вместе с выблядками или пристрелю, чтоб не гавкала тут!

Он сунул руку за пазуху, и внутри у Леры похолодело.

«Что же я наделала? – промелькнуло в голове. – Какая же я дура, как можно было его доводить!»

Окажись у Пети в руках пистолет, он наверняка выполнил бы свою угрозу. Но пистолет он убрал еще раньше, а «рвануть» едва ли входило в его планы. Это Лера все-таки прочитала на его, в шаге от нее трясущемся лице и уже вздохнула с облегчением…

И вдруг лицо его переменилось! Петя смотрел куда-то Лере за спину, и животный, ничем больше не контролируемый ужас наползал на его потное лицо.

Лера даже не поняла, оборачивалась ли она, чтобы тоже увидеть тень, стремительно мелькнувшую снаружи, у самого окна. Но закричала она пронзительно, одновременно со взмахом Петиной руки.

И выстрел прозвучал одновременно с ее криком. Лера даже не поняла, что это выстрел – только почувствовала обжигающий промельк у самой щеки, услышала обвальный треск стекла и увидела на лбу Пети что-то, показавшееся ей круглой черно-красной дыркой.

Лере всегда казались нарочитыми замедленные киношные движения: вот он падает, держа в руке гранату с выдернутой чекой, вот его рука вырывается вверх… Но сейчас она именно так все и видела.

Все казалось ей медленным, как во сне, – и казалось вдобавок, что сама она тоже двигается невыносимо медленно: падает одновременно с Петей, хватая его за вскинутую руку… Дети кричат…

– Все, все, пусти, я же держу! – услышала Лера и открыла глаза.

Она лежала на чем-то мягком, вцепившись обеими руками в мужской кулак, стискивая его короткие мертвые пальцы. В кулаке была ребристая граната, и ее-то как раз и держала другая мужская рука – живая, не мертвая.

– Не взорвется уже, отпусти, – повторил мужчина.

Лера подняла глаза. Молодое лицо под какой-то необычной каской, губы совсем детские – какой красивый…

– Не могу, – сказала она. – Правда, не могу, не шевелятся.

Парень легонько сжал свободной рукой одновременно оба ее запястья – и, вскрикнув от боли, Лера разжала пальцы.

– Ну вот, извини, – сказал он. – Леш, подыми девушку!

Кто-то подхватил Леру сзади под мышки и поставил на ноги, придерживая за плечи, чтобы она не упала. Взглянув себе под ноги, она поняла: то мягкое, на чем она лежала, был труп Пети.

Лера почувствовала, как тошнота подкатывает к горлу. Дырка чернела посередине Петиного лба, голова плавала в луже крови.

«А я думала, это просто так говорят – «плавает в луже крови», – медленно подумала она.

Тот, первый, красивый парень осторожно делал что-то с гранатой в мертвой руке.

– Пошли, пошли. – Леша тихонько качнул ее за плечи. – Нечего тебе на это смотреть.

– Не взорвалось? – спросила Лера, не отводя глаз от черной дырки и от гранаты.

– Все в порядке, пошли, – повторил Леша. – Ты молодец, кончилось все.

Он снова подхватил Леру под мышки, легко поднял на полметра вверх и, перенеся через труп, передал другому парню – в такой же необычной каске, стоящему на улице у открытой двери автобуса.

С сухим потрескиванием осыпались разбитые стекла. Воздух после дождя был свеж и прохладен, голова у Леры кружилась, она не могла понять: в ушах у нее шумит или действительно шум стоит вокруг?

Пошатываясь, она пошла вперед, с трудом переставляя затекшие ноги.

Ей не верилось, что все кончилось, и она боялась оглянуться – как будто могла увидеть у себя за спиной черную яму вместо автобуса с разбитыми стеклами.

Все вокруг – мужчины в необычных касках, плачущие дети, «мигалки» на «Скорых», купола Василия Блаженного и Иван Великий в тусклом утреннем свете – казалось ей нереальным. Или себя она чувствовала отдельной от реальности?

Лера не знала, куда идет и куда идти. И просто шла по все еще пустой улице туда, откуда – сто лет назад – пришла к одинокому автобусу.

«Вот и все, – стучало у нее в ушах в такт шагам. – И что теперь?»