Анна Берсенева - Ревнивая печаль

Митя молчал, и Лера не могла понять, о чем он думает, неотрывно глядя на нее.

– Что же делать, Митя? – всхлипнула она.

– Она найдется, вот увидишь, – ответил он. – Иди ко мне…

Они сидели на сдвинутых лавочках, коленями касаясь друг друга, и Лера сразу почувствовала, какой ток пробежал по их сдвинутым коленям. И тут же она забыла обо всем: что они сидят в чужом дворе, что подходит время выгула собак и сбора бутылок, что люди вот-вот начнут выходить из подъездов… Даже о том, что пепельница пропала!

Она чувствовала только удивительную, всевластную силу его любви, его желания.

– Ох, Митя… – с трудом проговорила Лера. – Ведь не дойдем до дому…

– Ты любимая моя, иди ко мне… – повторил он.

Митя наклонился к ней, обнимая, и Лера пересела к нему на колени. Мокрые ветки кустов касались ее лица, капли вчерашнего дождя падали на волосы. Она не спрашивала, как же это можно – здесь, и не думала, не увидит ли кто.

Лера почувствовала, как страсть загорелась в нем, во всем его теле, слышала, как стремительно забилось сердце и ходуном ходит грудь под рубашкой. Она отстегнула черную «бабочку», которую он так и не снял вчера в Эдинбурге – забыл… Пальцы ее дрожали, едва не обрывая мелкие пуговки, и поцелуи торопились вслед за пальцами, губам хотелось поцеловать все его тело сразу.

– Не бойся, милая, никто не увидит, – прошептал Митя, хотя она и не боялась. – Посиди так…

Лера целовала его плечи, грудь, вздрагивающую ямку между ключиц – чувствуя, как он помогает ей приподняться, как незаметно и послушно исчезают под его руками все неважные преграды – брюк, пуговиц, юбки…

– Ми-итя… – простонала она, прижимаясь к нему все крепче, задыхаясь от этого счастья – от полного, без преград, слияния, от его тела в своем теле. – Побудь так еще, побудь еще!..

Они так истосковались друг без друга, что все это ненасытное, показавшееся им бесконечным томление длилось всего несколько мгновений. Лера почувствовала, как весь он напрягся, как изогнулось под нею его тело – и дрожь волнами прошла по нему, вливаясь в нее, всю ее наполняя, переполняя!..

– Все, милая, не могу больше, не могу… – стоном звучал Митин голос.

И она отвечала ему, задыхаясь, захлебываясь его и своей одновременной страстью:

– Я тоже – все, Митенька… Мне так хорошо!

– А вот здешняя дворничиха погонит нас уже метлой, – сказала Лера, прижимаясь щекой к Митиной щеке. – Или даже лопатой.

Он улыбнулся: она щекой почувствовала.

– Наверняка. Но ты все равно посиди у меня на коленях – мне нравится.

– А я и не слезу. Мне тоже.

Теперь Лера просто сидела у Мити на коленях, они оба дышали устало, прислушиваясь к тому, как совпадает биенье их сердец.

– Слышишь, Мить? – спросила Лера. – Сначала ты дышишь, потом я. Как будто нам на двоих одного дыхания хватает!

– Конечно. Мне так уж точно хватает – твое слышать. Хочешь, совсем дышать перестану?

И он затаил дыхание.

– Прекрати, Митька! – рассмеялась Лера. – Задохнешься – как я без тебя буду жить?

– Не задохнусь. Я-то без тебя не могу, куда же я денусь?

– А я ведь думала: можешь… – сказала Лера слегка смущенно. – Я правда так думала, Митенька! Думала: что тебе со мной? Музыку не слышу, что в тебе происходит – не понимаю… Зачем я тебе?

– Ох, подружка! – Митя приложил палец к ее виску. – Думал я, ты умная, а ты глупенькая у меня, оказывается. Тебе что, в оркестре у меня играть или в опере петь? Разве дело в твоем слухе… Я понимаю, о чем ты думаешь, – добавил он, поймав ее взгляд. – Но ведь то совсем другое.

– А какое – другое? – с тоской произнесла Лера. – Я ведь как раз и не знаю! Как вспомню: когда она не могла арию спеть и ты на рояле ей играл…

– Я знаю, что перед тобой в этом виноват, – произнес Митя, помолчав. – Но поверь, я правда объяснил бы тебе, если бы… Если бы не эта ревность моя, от которой я чуть не сдох, как последняя скотина. Тамаре столько дано, сколько мало кому богом дается. Голос ее… Я такого не слышал голоса, а ведь я много их слышал, и какие!

– Это даже я слышу, какой у нее голос, – кивнула Лера.

– Нет, ты все-таки по-другому слышишь, милая, уж не обижайся, – улыбнулся он. – Я ведь слышу, чего ей не хватает, понимаешь? Без чего в песок уйдет весь ее дар чудесный. Холод этот слышу! И понимаю, что он слишком глубоко в ней сидит, поэтому слишком опасен. Она удивительно самоотверженный человек, обо всем может забыть, сутки напролет может работать – кажется, что все может сделать!

– Все может выразить так чудно? – спросила Лера.

– Да! Но есть какая-то преграда, которая для нее непреодолима. Ты понимаешь?

– Наверное, – кивнула Лера. – Чувства, которых в ней нет?

– Вот видишь, а говоришь: слух у тебя отсутствует. – Митя легонько щелкнул Леру по носу. – Именно – чувства, которые ей совершенно незнакомы. А мне надо было, чтобы они в ней появились! Без этого не было бы оперы, не было бы Татьяны. Ведь это невыносимое ощущение, Лера! – Он снова прикурил сигарету. – Когда то, что в тебе есть, ты должен выражать не сам, а через другого человека. А он не может, не понимает… От этого с ума можно сойти! И я… Я весь настроился только на нее, обо всем забыл. Мне хотелось себя в нее перелить, понимаешь? И я знал, что тебе это должно быть тяжело. Но что же делать, родная моя? Ведь невозможно иначе, и всегда так будет.

Митя смотрел на нее умоляюще – взглядом своим, всем собою просил ее понять.

Лера отвела взгляд.

– Я, наверное, привыкну, Митя, – сказала она наконец. – Что же делать, я понимаю…

«Вряд ли привыкну, – подумала она. – Так и буду мучиться ревнивой этой печалью и знать, что иначе невозможно».

Митя всмотрелся в ее лицо и вдруг рассмеялся.

– Декабристочка ты моя! Может, лучше пойдем по этапу, а?

– Ладно, ладно! – Она тоже невольно улыбнулась, хотя улыбка и получилась слегка вымученная. – Творческая, блин, личность, издеваешься над простым человеком! Расскажи лучше, что ты делал в Эдинбурге?

– Да что делал… Я же Ленке рассказывал по телефону. Приехал один, по городу бродил. Он ведь очень необычный, ты знаешь? Обрывистый, внезапный. Улицы вниз, дома вверх – весь как в воздухе парит. Да еще этот его девиз, который на воротах замка написан: «Так идут к звездам». Вот я ходил по звездам и думал о тебе.

– Так уж и думал? – недоверчиво спросила Лера.

– Думал, думал, подружка. – Митя погладил ее по руке. – Стал бы я тебя обманывать! Ты там все время возникала… Один раз вообще испугался, – сказал он. – Пошел в библиотеку – вспомнил, что у Честертона есть об Эдинбурге, захотелось почитать. Ну, и читаю… Ты послушай, я наизусть запомнил! – Он отбросил недокуренную сигарету и произнес, глядя Лере прямо в глаза: – «И памятник, и гора темны и резко очерчены; но я знаю, в чем их различие, чем вообще отличается природа от дел человека… Все наше дело в этом мире – мешать расползанию, ставить границы, очерчивать неназванные действия, проводить ту линию, которой нет в природе и которой обводят на рисунке человеческое лицо».