Кейси Маккуистон - Еще одна станция [litres]

– Мм-хмм. Ладно. Что ж. К слову об этом. Ты пропустила большую новость на прошлой неделе.

– Старая задница Джерри наконец-то уходит на пенсию?

– Нет, но теперь ему придется.

Огаст резко поворачивает голову.

– Что? Почему?

Уинфилд, не говоря ни слова, поворачивается и мычит несколько нот похоронного марша, направляясь к кухне, и Люси занимает его место за баром.

Она выглядит… не очень. Один из ее ногтей, обычно идеально покрытых акрилом, сломан, а волосы выпадают из гладко зачесанного конского хвоста. Она бросает на Огаст мимолетный взгляд, а потом ставит на барную стойку маленькую баночку.

– Если ты не болеешь, мне все равно, – говорит она и стучит пальцем по банке. – Если болеешь, съешь это. Три полные ложки. Тебе станет лучше.

Огаст косится на банку.

– Это?..

– Лук и мед. Старый рецепт. Просто съешь.

Даже в метре от бара чувствуется его смертельный запах, но Огаст не в том положении, чтобы перечить Люси, поэтому кладет банку себе в фартук и спрашивает:

– Что происходит? Что я пропустила?

Люси шмыгает носом, берет тряпку, опускает ее на пятно сиропа на столешнице и говорит:

– «Билли» закрывается.

Огаст, которая в это время совала горсть трубочек себе в карман, промахивается и разбрасывает их по всему полу.

– Что? Когда? Почему?

– Столько вопросов от человека, который не ходит на работу, – ворчит Люси.

– Я…

– Арендодатель удваивает плату в конце года, – говорит она. Она все еще трет столешницу, как будто ее это не волнует, но у нее смазана подводка, а ладони слегка дрожат. Она не очень хорошо это воспринимает. Огаст чувствует себя сволочью за то, что пропустила это. – «Билли» не потянет. Мы закрываемся в декабре.

– Это… «Билли» нельзя закрывать. – Мысль о том, что «Билли» закроют или, еще хуже, отправят по пути кучи закусочных и лавок в Новом Орлеане, которые Огаст любила посещать в детстве и которые потом переделали в «Айхоп» [21]и дорогущие спортзалы, – это кощунство. Не здесь, не в месте, которое было открыто с 1976-го, не там, где нравилось Джейн. – А если он… он спрашивал, продаст ли ему арендодатель помещение?

– Да, – говорит Уинфилд, появляясь в окошке кухни, – но если у тебя нет ста тысяч вместо кредита, который банк отказывается выдавать Билли, то эта хрень через шесть-восемь месяцев станет баром органических соков.

– То есть все? – спрашивает Огаст. – Это просто конец?

– Так и работает джентрификация [22] Привлечение в район более состоятельных жителей путем его благоустройства, в результате чего повышается средний уровень доходов его населения. , да. – Уинфилд сует в окошко огромную тарелку панкейков. – Люси, это тебе. Огаст, похоже, стол номер шестнадцать готов уходить, тебе лучше туда подойти.

Когда Огаст заканчивает смену восемь часов спустя, она снова обнаруживает себя на «Кью», смотрящую на Джейн, которая, свернувшись калачиком, читает книгу. Она обменяла пару недель назад старые «Обители холмов» у какого-то фаната первых изданий и теперь читает потрепанного Джуди Блума. Она искренне его обожает. Для панка, которая умеет драться, она, похоже, все обожает искренне.

– Привет, Девушка С Кофе, – говорит Джейн, когда ее видит. – Что нового сегодня?

Огаст думает о «Билли». Джейн должна знать. Но она улыбается, а Огаст не хочет, чтобы она перестала улыбаться, поэтому решает ей не говорить. Не сегодня.

Возможно, это эгоистично, или, возможно, это ради Джейн. Становится сложнее определить.

Вместо этого Огаст садится рядом с ней и дает ей сэндвич, дважды обернутый в алюминиевую фольгу, чтобы желток, сироп и соус не вытекли.

– «Специальный Су», – говорит Огаст.

– Боже, – стонет Джейн. – Я так завидую, что ты можешь в любое время его есть.

Огаст тычет ее локтем в ребра.

– Ты целовала каких-нибудь девушек, работавших в «Билли»?

Джейн срывает кусок фольги с сверкающими глазами.

– Знаешь что? – говорит она. – Точно целовала.

– Простите, что вы сказали?

Кабинеты кураторов маленькие, втиснутые сбоку от лекционного зала. Женщина за стойкой подпиливает ногти. Грязный дождь нерешительно испытывает пределы старых окон, выглядящих так, как чувствует себя Огаст изнутри – кисло и с опаской к происходящему.

Куратор продолжает клацать по клавишам.

Вторая остановка оправдательного тура Огаст – выяснение, завалила ли она этот семестр. Как оказалось, нет, так как она смогла досдать два промежуточных зачета, которые она пропустила. Она ожидала, что ей придется пресмыкаться, ссылаться на какого-то умершего родственника или еще что-то, что угодно, но не это – распечатанный транскрипт на столе перед ней, в котором проставлено почти все, что нужно.

– Я удивлена, что вы не знали, – говорит она. – У вас прекрасный средний балл. Есть небольшое запоздание, конечно, но, раз вы вернулись в рабочее русло, все будет хорошо. Лучше, чем хорошо. Большинство студентов с такими успехами – особенно те, кто уже проучился столько лет, сколько вы… – На этой фразе она бросает взгляд на Огаст поверх своих очков в форме кошачьих глаз. – Ну, обычно студенты ломятся в мою чертову дверь весь семестр, спрашивая, когда им можно закончить учебу.

– То есть моя учеба… закончена?

– Почти, – говорит куратор. – У вас остался базовый курс и пара факультативов. Но вы можете окончить их осенью. – Она заканчивает печатать и поворачивает к Огаст. – Соберитесь в следующем месяце и через семестр сможете выпуститься.

Огаст несколько раз моргает.

– Выпуститься, то есть… покончить. С колледжем.

Она с сомнением косится на Огаст.

– Обычно люди рады это слышать.

Десять минут спустя Огаст стоит на улице под ветхим навесом, смотря на то, как ее транскрипт медленно увядает от влаги.

Она намеренно откладывала математику, оставаясь в тревожной подвешенности между новым кредитом на учебу и неминуемым толчком с карниза во взрослую жизнь. Видимо, это карниз. И толчок. Она чувствует себя мультяшным персонажем, зависшим в воздухе, смотрящим вниз на пустыню и джакузи, полное тротила, в ста пятидесяти метрах под ней.

Что, черт возьми, ей делать?

Она могла бы позвонить маме, но та жила только в одном месте, всегда хотела только одной вещи. Легко знать, кто ты, когда ты сделала выбор один раз и никогда не передумывала.

Везде, где она жила, Огаст казалось, что ее на самом деле там нет. Будто это все происходит во сне. Она идет по улице, и ей кажется, что она парит в нескольких сантиметрах над тротуаром, никогда не укореняясь. Она касается вещей, банки с сахаром в кофейне или столба дорожного знака, теплого от полуденного солнца, и кажется, будто она вообще ничего не касалась, будто она живет тут лишь концептуально. Она просто здесь, с развязанными шнурками, с растрепанными волосами, не представляет, куда идет, царапает себе колени и не истекает кровью.