Татьяна Веденская - О рыцарях и лжецах

– И вообще вел себя молодцом, – кивнул Даниил Семенович. – Если бы еще с самого начала не убегал, вообще было бы здорово.

– Да уж, было бы куда проще, – кивнула Фаина и бросила короткий взгляд на меня. Я невольно прикоснулась к разбитой губе, и Сережа отвернулся.

– Да кто же знал! – воскликнул он.

Я тихо сидела в уголке на табурете и смотрела на него. Мы не виделись больше месяца, но мне казалось, что мы не виделись целую вечность. Что я вообще его не знаю, впервые вижу. Красивый мужчина со светлыми волосами, достаточно молодой, бледный, как молодой ученый перед защитой диссертации. Его глаза подозрительно блестят, он явно счастлив быть дома, вернуться ко мне. И он не прятался в Воронеже, он прятался у моей мамы на даче. Место, о котором никто ни разу не подумал. Наши дачи – о них совершенно забываешь в феврале, словно их вообще не существует. Поехать туда было умно, очень умно. Соседей там почти не было, дороги замело, свидетелей – ноль. Есть время подумать. Интернет, правда, не очень, и иногда все-таки приходится выходить в люди, добывать себе пропитание. Так он и сгорел, его опознали в деревне – там смотрят телевизор. Там телепередача – это жизнь. Тем более такая интересная, как «Чрезвычайное происшествие».

– В самом деле, я не мог даже представить себе, что человека, скрывавшегося от полиции, могут отпустить вот так, в тот же вечер, – восхищенно кивнул Игорь Апрель. Он стоял рядом с Фаей, интеллигентный Дэвид Духовны в идеально сидящих на нем брюках и в темно-зеленом свитере из тонкого кашемира. Он обнял Фаину за талию так, словно держал ее в капкане, не желая отпускать от себя дальше чем на десять сантиметров. Впрочем, она не возражала.

– Я был бы удивлен, если бы они его не отпустили. Объяснения Сергея Ивановича были последовательными и содержательными, к преступлениям – надо заметить, к обоим, – он не имеет отношения, следствию он очень помог. Благодаря только ему, – и тут Даниил Семенович сделал особый акцент и посмотрел на меня. Я кивнула. – Только благодаря Сергею Ивановичу раскрыта сеть поставок наркотиков из Краснодара. И пролит свет на происшествие в Воронеже – на стоянке грузовиков.

– Так ему еще грамоту дадут, – хмыкнула Фаина.

– А мне дадут? – выскочил из-за дивана Вовка.

– Почему нет? – улыбнулся Сережа. – Нам обоим дадут, а, сынок?

– Да!

– Ты-то им раскрываемость повысил. А Вовке за что? – спросила Майка. Я же повернулась к маме и поймала взгляд ее тихого, приятного жениха. Как это у нее получается из всей огромной толпы людей, живущих на планете Земля, находить таких вот мужчин, как мой отец, как ее новый будущий муж? Почему это не передается по наследству?

– Спасибо вам большое, Даниил Семенович, честное слово, я просто не знаю, как сказать… – начала было я, но сбилась и заплакала, сама не знаю, почему. Там, в этом подвале, сидя на полу перед бильярдным столом, я с какой-то невыразимой ясностью увидела всю свою жизнь. Все было неважно, кроме людей. Все остальное не имело никакого значения, но люди вокруг были неимоверно важны, на их дыхании держалась вселенная.

– Лиза, ты что! Все кончилось, все позади, все хорошо! – бросилась ко мне Фаина. – Все теперь будет прекрасно, вот увидишь. Сережа твой вернулся, мама выходит замуж за хорошего человека, – и тут Фаина бросила виноватый взгляд на маму. Та усмехнулась со свойственным ей снисхождением взрослого. Мол, дети-дети, чего с них взять. – Мы теперь все помирились и ни за что не расстанемся. Вот давайте возьмем и все вместе поедем на дачу. Заодно посмотрим, чего там твой муж понаделал.

– Я ничего не понаделал, – возмутился Сережа. – Там полиция понаделала делов, разрушила забор, дверь выломала. Но я все починю. Поедемте, я только за!

– Мама, поехали в следующие выходные на дачу? – спросила Фаина. – Возьмем Вовку, Ваську. Знаешь, кого еще можем взять? Тут Лиза в городе встретила Геру Капелина, представляешь. Геру помнишь? Папин любимый аспирант.

– Я помню, – сказала мама, отведя взгляд в пол. Что-то было не так. Она растерянно посмотрела на своего Данилу, взяла его за руку и выдохнула, словно собиралась исповедоваться перед нами. От волнения я вскочила с табурета.

– Нет! – попросила я.

– Что – нет? – удивилась Фая, глядя на меня, но я не сводила взгляда с маминого лица. Она смотрела на меня, как доктор, которому предстоит сообщить неприятный диагноз. Я покачала головой, и тогда мама подошла ко мне и положила руку на мою ладонь, сжала ее.

– Я давно хотела сказать, но не знала, как. Я хотела еще тогда, у Фаечки дома, но все переругались…

– Сказать о чем? – нахмурилась Фаина, а я снова замотала головой. Я не хотела ничего слышать, я не хотела новостей. Я не хотела, чтобы мир снова разогнался и полетел по своей траектории в будущее, я хотела бы сидеть на острове и слушать папину сказку о рыцарях и лжецах. Но наша вселенная расширяется, и ничего с этим нельзя поделать.

– Мы с Даниилом Семеновичем улетаем, – пробормотала мама, вздыхая. – Собственно, поэтому нам и нужно пожениться. Мы улетаем через две недели. Вам придется починить мою дачу без меня.

– Улетаете – куда? – спросили мы с Фаей хором.

– В Йемен.

– Что? – вытаращились мы. – Нет, невозможно. Зачем? Почему?

– Потому что эту командировку мы планировали весь последний год. Даниил Семенович едет туда как специалист по защите прав человека, я сопровождаю его в качестве супруги.

– Господи, и ты молчала?

– Я пыталась. Я хотела тебе объяснить, почему нам обязательно именно официально жениться и что происходит.

– Не очень, значит, пыталась.

– Я молчала, потому что ты кричала, – возмущенно фыркнула мама, и они с Фаей принялись перебивать друг друга и размахивать руками. Какой, к чертовой бабушке, Йемен, это же безумие. И что, что охрана. Не знаю, не знаю, почему именно ты? Ты же мать, ты же бабушка. Он тоже – что? Бабушка? Простите, Даниил Семенович, может, вы и хороший специалист, но Йемен? Да, я знаю, что дети погибают. И голодают. Да что вы от меня хотите, это же моя мать!

– Мама, ты ведь вернешься? Ты обещаешь? – спросила я тихо, и мама кивнула.

– Я должна поехать.

– Надо же, я совсем тебя не знаю. Я тут недавно обнаружила, что совсем не знаю людей вокруг меня. Я кого-то люблю, кого-то терплю, кого-то ненавижу, но никого не знаю – даже себя. Это так странно, потому что я же всю жизнь жила в полной уверенности, что я разбираюсь в людях.

– Разбираться и знать – это не одно и то же, – заметил вдруг Апрель. – Я вот тоже вроде разбираюсь в людях, но тоже никого не знаю.

– Почему так?

– Не знаю, – пожал он плечами. – Может быть, потому, что никто никогда не говорит всей правды и даже не думает ее. Или потому, что люди – это вовсе не константа, они не могут быть познаны, как нельзя понять до конца этого Фаиного кота Шрёдингера. Можно только принять его условное существование, принять то, что он есть и его нет в одно и то же время, и то, что он мертв и жив сразу. Знать такие вещи невозможно, но жить рядом с ними вполне можно.