Мейвис Чик - Интимная жизнь моей тетушки

к) предположить, что ей будет не вредно похудеть, и забыть о встрече.

Все это было неправильно. Как и сказал Френсис. Но что было самым неправильным? Я прошлась с ним по всему списку, после того как мы поужинали и извинились друг перед другом. Он очень расстроился из-за того, что сорвался. Я извинялась без лишних эмоций.

Но перемирие мы заключили.

Дойдя до конца списка, он с суровым видом указал, что есть еще один вариант.

– Какой? – с нетерпением спросила я.

– Предложи ей приехать на ленч к нам домой, а потом попроси заплатить за него. – И расхохотался.

«Еще один гвоздь в твой гроб, муженек», – мрачно подумала я. Ни у кого нет нормальной семьи. Но не надо задирать нос, если у кого-то семья куда как хуже твоей.

В итоге я пошла напролом. Позвонила Вирджинии и сказала:

– Послушай, мне надо приехать в Кингстон. Могу я угостить тебя ленчем? Ты окажешь мне большую услугу.

– А чего это ты собралась в Кингстон? – вкрадчиво спросила она.

– Не спрашивай, – ответила я, решив, что до нашей встречи успею что-нибудь придумать.

Но задача оказалась не из легких. Не могла же я сказать, что хочу купить что-то особенное, продающееся исключительно в Кингстоне. Меня бы осудили сразу по двум пунктам: и за снобизм, и за возможность сорить деньгами.

В конце концов я попросила Петру подыскать мне в тех краях хороший вегетарианский ресторан, а потом ее благословения на невинную ложь: она ищет новые рынки сбыта и попросила меня провести маркетинговое исследование. Я думала, что это блестящая идея, в такой ситуации возразить практически нечего, но Петра, как и большинство вегетарианцев, страсть как не любила лгать. В результате все-таки сдалась, но поджала губки, как делала всегда, если ее дети вдруг сбивались с пути истинного.

Френсиса явно смешили мои потуги. «Бесчувственный негодяй, – думала я, – только и ждешь моего провала».

– Ну ты даешь. – Он покачал головой, его губы дрогнули в легкой улыбке. – Я и представить себе не мог, что ты такая изощренная лгунья.

– Должно быть, унаследовала эту черту от тетушки, – резко ответила я.

– Слава Богу, что мне никогда не придется допрашивать тебя в суде.

Мне следовало воспринимать эти слова как намек? Какая разница? До полной свободы оставалось совсем ничего. Я обворожительно улыбнулась, надеясь, что улыбка эта полностью скроет мое черное, черное сердце. Он улыбнулся в ответ, как мне показалось, с облегчением. Сумасшедшая жена возвращается на свое место на кухне.

– Если станет совсем невмоготу, подумай об Индии и душевном успокоении. – Он продолжал улыбаться. – Порекомендуй такую поездку своей сестре. Ее душе успокоение точно требуется…

В день встречи с сестрой, за завтраком, он выложил на стол несколько буклетов и новых путеводителей толщиной в пару дюймов.

– Не забудь, перед поездкой нужно сделать прививки.

– Так я же их сделала.

Он вскинул на меня глаза.

Прокол: я говорила не с тем мужчиной и не о той поездке.

– Когда мы летали с тобой в прошлый раз, – уточнила я не моргнув глазом. Улыбнулась. – Но я проверю, не кончился ли у них срок действия.

Потом он, слава Богу, поехал на работу, а я, слава Богу, в Паддингтон… Крюк, конечно, учитывая, что собиралась я в Кингстон, но иначе не получалось.

Разумеется, все мои намерения сесть напротив Мэттью за стол и обговорить ситуацию растаяли в жарком огне желания: все-таки мы не виделись практически целую неделю. Он тоже готовился к поездке в Индию, но обходился без Глянцевых буклетов и толстенных путеводителей.

– Я составил список необходимых вещей и лекарств. Ты сможешь заглянуть в него позже. – Он засунул лист бумаги в мою сумку. – Ты увидишь настоящую Индию, но мы не будем останавливаться в гостиницах типа «Холидей инн», [39]поэтому надо соблюдать осторожность.

– Я никогда не бывала в «Холидей инн»! – с притворным негодованием воскликнула я. – Мы останавливались исключительно во дворцах махараджей!

– Ну, индийские трехзвездочные отели отличаются от европейских.

Его глаза сверкали, как звезды, улыбка не имела ничего общего с заразными болезнями. Он напоминал мне ребенка в кондитерском магазине, и я рассмеялась. Я уже стаскивала с него рубашку.

– Мне все это без разницы, пока я с тобой. – Я попыталась его поцеловать, но он отстранился.

– Ты уже поговорила?..

Но Индия, Френсис, все прочее могли подождать.

– Сегодня вечером.

– Я серьезно.

– Я тоже.

Я уже забыла, каково это – вновь становиться молодой, чувствовать, что именно такой ты и хочешь быть. Мэттью был прав. Когда мы были вместе, я всегда знала, что он прав. Нет, с этим следовало заканчивать: не имело смысла жить и не быть рядом с человеком, который позволял чувствовать, что ты живешь.

– Мы друг у друга на подозрении, – потом сказал он, – я существую только в крохотном уголке твоей жизни, а остальная жизнь, большая часть твоих дней и ночей для меня полная тайна. То же можно сказать и о тебе. Никто из тех, кто играет в твоей жизни важную роль, не знает обо мне, никто из тех, кого знаю я, мои друзья или моя семья, не знают о тебе. Не знают, замужем ли ты, умираешь ли от неизлечимой болезни, одна у тебя голова или три… Некоторые думают, что ты – малолетка, другие – что тебе под девяносто, кое-кто считает, что ты – знаменитость. Чего они только не выдумывают, вот я и хочу, чтобы ты встретилась с ними и они узнали, какая ты… Как в нормальной жизни… ты помнишь, когда жила нормальной жизнью?

– Она и сейчас у меня нормальная. Более чем.

– Что ж, нам потребуется какое-то время, чтобы найти свою норму, и это будет нелегко. Мы же не слишком торопимся. С момента нашего знакомства прошло шесть месяцев.

– Почти.

– Ты уверена, что сможешь вырваться из силков среднего класса? – Он бросил на меня озорной взгляд. Мы уже играли с ним в эту игру. – Сможешь прожить без всех этих благ?

– Не просто смогу, проживу. Вечером сделаю решительный шаг. Но сначала мне нужно разобраться с Вирджинией. Не порвав с прошлым, я не могу начать жизнь с чистого листа. Впрочем, в душе я уже готова к этому.

Он скептически посмотрел на меня. Однако я говорила правду. После визита тетушки меня начало тошнить от вещей. От ухоженного интерьера дома, аккуратной дорожки к входной двери. От удобных, стильных кресел и диванов. Книжных шкафов и баров, музыкальных центров и телевидения. Ковров и портьер. Обоев и краски пастельных тонов, от итальянских ламп, рассеивающих свет. Фотографий счастливой семьи, развешанных в рамках по всему дому. Картин и гравюр, бронзовых кранов, стекла, фарфора, столовых приборов для обычных дней и для званых обедов. Полированной, полированной мебели…

Я оглядела спальню Мэттью. И увидела, что следовало увидеть в минимуме его одежды, в постерах, приклеенных скотчем к дверям, в отсутствии безделушек-сувениров, в книгах, стопками сложенных у стен (Жаклин забрала книжные полки, а новые Мэттью так и не купил): из этой квартиры можно съехать в любую минуту, требовался лишь повод. Я имела дело с одним из тех немногих чудаков, все пожитки которого умещаются в рюкзаке да в карманах. На подоконнике пыльного окна стояли наши подставки для яиц. Единственный символ наших будущих совместных приобретений. Стояли по полному праву, потому что несли в себе глубокий смысл. Они не имели ничего общего с теми вещами, купленными на всю жизнь, которыми мы с Френсисом заставили наш дом. Я смотрела на свою юность – юность и первую любовь, к которым я повернулась спиной, сказав в Хенли: «Да».