Аньес Мартен-Люган - Мне надо кое в чем тебе признаться…

— Вчера вечером все прошло хорошо? — спросила Пенелопа.

Я растерялась, услышав вопрос дочки, моей красавицы-дочки, которая смотрела на меня с восхищением. Если бы она знала, она бы возненавидела меня, отвергла навсегда. Я с трудом подавила приступ тошноты.

— Было много народу, — с усилием выдавила я.

— Я не слышал, как ты пришла, — включился Ксавье. — Поздно?

Когда он обращался ко мне, интонация была осмотрительной, как если бы он опасался слишком приблизиться, и его опасения были оправданны, поскольку я только что испачкала нас.

— Да, довольно поздно… Я все привела в порядок, Кармен и Идрис помогли.

И тут меня отчаянно затошнило. Я закрыла рот рукой, выскочила из кухни, заперлась в туалете и вырвала то, что сумела проглотить, и остальное тоже. У меня все внутри болело, особенно желудок, его спазмы мне никак не удавалось укротить. В дверь дважды стукнули.

— Ава, — позвал Ксавье, — тебе что-то нужно?

Искреннее беспокойство в его голосе пронзило мне сердце.

— Нет, нет, — ответила я, по-прежнему склоняясь над унитазом. — Наверное, чем-то вчера отравилась.

И это отравление останется со мной навсегда…

Мне удалось выпрямиться, опираясь на стенку. Когда слабость немного отступила, я вышла в коридор и нос к носу столкнулась с Ксавье, который явно волновался за меня.

— Сможешь отвезти Титуана в школу? Если что, я сам его отвезу, а то ты не в лучшей форме.

— Все в порядке, умоюсь холодной водой — и о’кей, не беспокойся за меня.

Я сама удивилась раздражению в своем голосе. И поняла, что злюсь на мужа. Я приходила в ужас от самой себя: взяла и переложила часть ответственности на Ксавье. Если бы не было этой аварии, если бы он не отталкивал меня, если бы принимал меня в расчет, не отлучал от процесса своего выздоровления, а позволил разделить с ним испытания, если бы все его помыслы не крутились вокруг Констанс, разве я бы пришла к тому, к чему пришла сегодня? Но что я могла знать на самом деле? Где пределы нашей стойкости? Мне должно быть стыдно, что я ищу себе жалкие оправдания и сваливаю вину на Ксавье. Насколько мне известно, он не толкал меня в постель другого мужчины. Единственный, кто во всем виноват, — это я.

Я удрала из дома, чтобы больше не видеть лица детей и Ксавье, это дало мне краткую передышку, немного смягчило подавленность. Как и каждое утро, я направилась в галерею, уговаривая себя, что ничего не изменилось. По крайней мере в этой составляющей моей жизни. На углу улицы я резко затормозила: из-за глубокой усталости я забыла сделать крюк, чтобы подойти к галерее, минуя музыкальную лавку. Я нигде не задерживалась, чтобы по обыкновению поздороваться со знакомыми, слишком мрачное у меня было настроение, и не позволила себе заглянуть внутрь лавки Жозефа, опасаясь разбудить воспоминания о сегодняшней ночи. Даже будь у меня сильная воля — а это вряд ли, — достаточно было самой малости, чтобы я в эти воспоминания погрузилась, захотела зажмуриться и ощутить руки, тело Саши. Я вошла в галерею, надеясь, что она привычно сыграет роль моей защитной скорлупы, но этого не случилось: мне всюду мерещился Саша, в каждом зале, перед картинами и скульптурами. Он был гораздо реальнее Ксавье, который уже давным-давно здесь не бывал. Я представила себе, что мы могли уступить желанию и здесь, в этих стенах. Тогда я бы уже никогда не смогла сюда прийти. Тут я принялась воображать, что Саша якобы об этом догадался. Я себе не совсем верила, но тем не менее была тронута его вниманием.

Не снимая с двери табличку «Закрыто», я прошла в кабинет. Звонки не прекращались и отвлекали от малоприятных мыслей, не давая мне окончательно впасть в тоску. Звонившие просили зарезервировать одно из произведений, сыпались поздравления и благодарности за вчерашний вечер, художники демонстрировали возродившееся доверие. Это было слабым утешением, но доказывало, что я не во всем потерпела фиаско. Понимая, что вот-вот заявится Кармен, я отправила ей эсэмэску с просьбой сегодня не приходить и обещанием связаться с ней, как только буду в силах. Она не настаивала. Мне нужно было разобраться в собственных мыслях и расставить все по своим местам до того, как я поговорю с ней, до того, как все ей расскажу. А может, я хотела сохранить эту ночь для себя и только для себя. Кармен была мне как сестра, но делятся ли с сестрой ночью запретной любви? И как внятно описать то, что я пережила, что ощутили мое тело и мое сердце? Как объяснить это желание жить, такое сильное, что с ним не справиться? Разрушительное желание. Отчаянное стремление существовать сейчас, сегодня. Перестать плестись в хвосте аварии. Хоть ненадолго забыть обо всем.

Я пережила мощное потрясение и больше никогда не буду такой, как раньше. Я была уничтожена и не знала, что делать. Как сбросить гнет непоправимого? Почему Саша появился в моей жизни? Он все разбил вдребезги — мои клятвы, мою цельность. А ведь Ксавье нуждался во мне, он полагал, что может рассчитывать на жену, на ее надежность и силу. Выходит, он заблуждался. Он старался обрести себя, искупить вину перед Констанс, а я провела ночь с ее мужем? Неужели я хотела окончательно ее уничтожить? Или мне была уготована роль разрушительницы наших судеб, судеб всех нас четверых? Я проявила непростительную слабость. И все равно руки Саши, его черные глаза преследовали меня, ведь мне было с ним необыкновенно хорошо. Мое существование не имело смысла без Ксавье, никто и ничто не сможет поставить это под сомнение. Но Саша уже вошел в мою жизнь, забрал часть меня, я сама ее отдала, искренне и с пылом. Возможно, пора забрать ее обратно? Даже если я буду страдать? Да, пожалуй, я готова принести жертву, необходимость которой не вызывает сомнений. Потому что по-хорошему вопрос «готова — не готова» вообще не стоит. Я не должна больше видеть Сашу, и точка. Никогда. Я пообещала себе, что не буду его искать.

Чем глубже я погружалась в чувство вины и неутоленное желание, тем больше распрямлялся Ксавье. Констанс исцеляла его. С каждым днем он все лучше держал спину и передвигался с меньшими усилиями. На его лице стало проступать выражение, которое исчезло после аварии. Например, ссоры Пенелопы и Титуана на втором этаже стали вызывать у него усмешку, полную нежности. Когда это произошло в первый раз, мне пришлось убежать, чтобы скрыть волнение. Но я подмечала и признаки того, что Ксавье не просто так настаивал на том, что он теперь другой: он действительно изменился, несомненно стал жестче, а его взгляд, хоть и постепенно смягчался, все же потерял свою прежнюю теплоту. Возможно, она уже никогда больше не появится или нам достанется лишь малая ее толика, но пока все перемены шли на пользу Ксавье. У него появилась энергия, он наконец-то готов был опять начать жить. Я наблюдала за ним тайком, отслеживала его повседневные жесты и замечала, как те из них, что еще совсем недавно были ему недоступны, если и не восстановились, то по крайней мере могли восстановиться. Такая вероятность существовала, потому что он добивался их возвращения с хорошей злостью. Он сжимал зубы, но делал это охотно и азартно.