Виктория Мальцева - Игры на раздевание

Я прижимаюсь щекой к мягкой кашемировой ткани, желая на самом деле прорваться к нему — быть как можно ближе.

— Что ж ты так плачешь-то? — спрашивает.

— Я думала, уже всё! Совсем всё, понимаешь?

— Почему?

— Ты столько раз просил не предавать…

— Ты не предавала, Вик. Это всё я. Меня во всем вини. Вали всё на меня. Я, зная тебя как никто другой, провёл этим путём.

— Ты же обещал не лгать, не манипулировать… помнишь? — глотаю слёзы.

— Помню. Всегда помнил. Но жизнь не всегда даёт нам шанс сдержать обещание, Вик, — вздыхает. — Ты, твоя жизнь, твоя радость важнее моего морального облика… и не только его. Важнее всего, вообще. Есть только мы друг у друга. Вдвоём против всего мира. И мы справимся.

— Кай…

Понятия не имею, что с моим голосом, но это «Кааай» прозвучало драматическим оперным пением. А вслед за ним впервые в моей и его жизни:

— Я люблю тебя…

Он замирает. Мы оба. Смотрим друг другу в глаза вечность, боясь пошевелиться.

— Повтори… — просит очень тихо, но так… глубоко… таким хрупким голосом.

— Я люблю тебя! — повторяю тоже тихо.

— Ещё…

— Я люблю тебя.

Его ладонь не просто ложится на мою щёку, а будто впервые прикасается. Он трогает большим пальцем мои губы, одновременно приближая лицо, и прикоснувшись своими губами к моим, снова просит:

— … скажи это… ещё хотя бы раз…

— Я люблю… тебя, — выдыхаю в его рот.

В тот же миг он закрывает глаза, и у меня чувство, будто с его плеч лавиной сошла многолетняя тяжесть.

Кай целует меня. Не так, как тогда в чулане, а как мужчина, семнадцать лет любящий одну и ту же женщину. Мужчина, переживший то, что нормальные люди не желают даже своим врагам. Мужчина, никогда не сдававшийся. Никогда. Чтобы ни произошло, он будет шагать или ползти в заданном самим же собой направлении, единственном по его расчётам верном. Самый упёртый человек из всех, что мне попадались. Непреклонный и абсолютно не поддающийся убеждению. Всегда и во все времена живущий исключительно по своему собственному разумению, никогда не отходящий от своих принципов.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Я вспоминаю слова Дженны: «Тебе достался лучший мужчина на планете», и зависть в её глазах, пусть и не злобную, но всё же зависть. Он кажется ей идеальным, и не только ей — все вокруг убеждены в его неотразимости, в обречённости на успех, потому что он в этом мире ОСОБЕННЫЙ. И только мне известны все до единого его изъяны, промахи, слабости, поражения и пробоины. Я знаю, что способно сделать его слабым. Я знаю, в чём именно кроется его уязвимость, чего на самом деле он хочет от жизни и чего ждёт. Я знаю, что он, в конце концов, считает для себя главным.

Да, он особенный, но далеко не лучший, а просто мой.

— Я не Герда, никогда ею не была. Я, наверное, Снежная королева, а твоей Гердой всегда была Дженна. Всё это время она была рядом с тобой, Кай, а ты не заметил её. Ты ошибся.

— Заметил. Но нет, не ошибся. Просто в нашей сказке Каю не суждено было любить Герду, он навсегда, навеки обещан своей королеве! — торжественно пропевает и целует в лоб, улыбаясь.

Как бы ни обжигали холодом её снега, насколько свирепыми не были бы бури, Кай из последних сил будет идти вперёд, шаг за шагом продвигаться к ней, чтобы найти, обнять, поцеловать в лоб своим фирменным поцелуем и растопить лёд. Он найдёт способ, перевернёт мироздание, наплюёт на нормы, наступит на горло своим инстинктам, задавит естественное стремление защититься от боли, но отогреет свою королеву, вдохнёт в неё жизнь. А если поцелуев и объятий вдруг окажется недостаточно, он вырвет своё сердце, и вот таким, горячим и окровавленным, вложит в её грудь, чтобы его любовь снова понеслась по её венам, давая ей жизнь и надежду на лучшее.

Осмелев, я вынимаю из его руки трость: она красивая, с замысловатой резьбой на малахитовых частях с гравировкой длинных, закрученных по спирали надписей. Мне даже не нужно рассматривать её ближе, чтобы знать: наверняка, цитаты Великих. Готова поспорить, ЕЁ подарок. Рассматриваю золочёный набалдашник и, конечно же, нахожу то, что искала:

С любовью, Дженна.

Мне горько, но я улыбаюсь. Улыбаюсь и отбрасываю невинное произведение искусства в сторону. И делаю это с силой, достаточной для появления выемки на тёмно-серой офисной стене.

— Я куплю тебе новую, — даю обещание. — Напишу на ней: «С любовью от Викки. С благодарностью от Виктории. И ещё раз с любовью — от твоей жены». И ещё добавлю: «НАВСЕГДА».

Его лицо меняется: грусть и озабоченность трансформируются в интерес, глаза будто совсем немного сощуриваются, губы сжимаются, стараясь не выдать улыбку.

— Я не хочу её в нашей жизни. Совсем, понимаешь? Ни в офисе, ни в работе, ни в проектах, ни в дружбе. Я ревнивая, ты знаешь? Я очень ревнивая, просто знай это, я всю жизнь тебя ревную… ко всем, но больше всего к ней…

— Её нет, Викки. И больше никогда не будет… — он прижимает ладони к моим щекам и смотрит в глаза так пронзительно, что мне почему-то хочется плакать.

— Да?

— Да.

— Что с ней?

— Я думаю, что всё в порядке.

— Думаешь, но не знаешь наверняка?

Он качает головой.

— Где она?

— Там, где должна была быть всегда — в своей собственной жизни.

Я ощущаю бездну важнейших событий, произошедших без моего участия.

— Это правда? Её больше нет… здесь?

Снова качает головой.

— Что ты сделал?

— То, что должен был. Причём давно, Вик. Очень давно.

— Семнадцать лет назад?

— Девятнадцать.

Я смотрю в уставшие зелёные глаза Кая Керрфута и, наконец, понимаю ВСЁ. Это понимание не оставляет больше ни единого вопроса, только глубинное облегчение. Удовлетворение на молекулярном уровне.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Справиться с искренними слезами очень сложно, поэтому, буквально прорываясь сквозь них, я докладываю:

— Ты знаешь, оказывается, моя карьера не так безнадёжна: меня помнят! До сих пор! Ты представляешь? Ты наверняка не в курсе, но хирург, который тебя консультирует, мой однокурсник! Он говорит, что мы можем избавиться от трости. И да, я видела план лечения — работы много… Но у нас ведь с усердием и верой в тебя нет проблем? Я уже запланировала, что и как мы будем делать, осталось только…

Договорить не успеваю, потому что мои губы уже обхвачены его губами, обняты, обёрнуты, спрятаны от других. Обласканы, изнежены, напуганы и утешены, растревожены и не только они — в сердце, мозгу и внизу живота гремят фейерверки. Потому что таким на вкус может быть только один мужчина — любимый.