Виктория Мальцева - Вечность после…

Это даже к лучшему — наивно рассуждаю.

Вызываю такси, потому что понимаю: я не в том психическом состоянии, когда стоит садиться за руль, и если разобьюсь, кто же позаботится о Дамиене?

Мерзкий внутренний голос назойливо спрашивает: «А нужна ли ему твоя забота? Разве некому о нём позаботиться?». Но я упорно его игнорирую, чувствуя нечто, движущее меня подобно ледоколу навстречу препятствиям. Оно зовёт меня, убеждает, что брату, растоптавшему мою душу, сейчас некому помочь. Что он ждёт меня.

Бред, конечно, но чего ждать от человека, имеющего психиатрический диагноз? Ни одно заболевание не проходит бесследно, а особенно те, которые приключаются в голове.

Ну а если серьёзно, я билась в истерике, пока ехала в такси. Водитель несколько раз предложил остановиться и купить бутылку воды. Чтобы сгладить его шок и добиться понимания, я рассказала ему о своей беде. Иначе он бы просто высадил настолько невменяемого пассажира.

Известие об аварии уничтожило все обиды. Они даже не потускнели — рассосались бесследно. Мне внезапно стало наплевать, с кем он спит, рожает детей, развлекается. Я хотела только одного: чтобы он жил. Пусть даже с ней, с Меланией, и пускай у них каждый год рождается по ребёнку, и все будут сыновьями, но только чтоб он продолжал жить. Потому что эту потерю, этот удар мне не вынести. Мы хоть и не видимся вовсе, но в последние годы я существовала только знанием, что где-то в пространстве нашей планеты есть родная душа. Пусть он наслаждается роскошью на курортах в другом конце света, купается в славе и внимании, спит с ненавистной мне женой или случайной актрисой, но живёт. Главное, чтобы жил.

Врачи отказываются со мной говорить, я не могу его увидеть:

— Только близкие родственники, — заявляет мне девушка с белозубой улыбкой.

— Я его сестра! — почти уже кричу.

— Миссис Блэйд не указала вашего имени в списке родственников. Мне жаль.

В течение четырёх дней я схожу с ума в холле госпиталя, но на пятый с помощью Лурдес мне всё же удаётся прорваться к Дамиену.

И я вижу его: обнажённые плечи и руки в синяках и ссадинах, на лице повязки, одна нога приподнята в гипсе. Узнать его можно только в деталях: в линии губ, очертаниях подбородка, скул и… алого мака на груди. Он странный, этот мак. Наши были идентичными, а этот — другой. Мой — маленький полевой цветок, дикий, а этот, что у Дамиена, выглядит так, будто расцвёл, стал больше.

Врач долго объясняет мне нюансы повреждений на теле брата и перспективы реабилитации. Я мало что понимаю, но у меня есть Лурдес, которая уверенно кивает головой, слушая диагнозы.

Вскоре Дамиена переводят из реанимационного блока в лечебный: у него повреждены ноги и позвоночник.

Спустя месяц врач приглашает меня на приватную беседу:

— Его физическое состояние плачевно, но с психическим дела обстоят гораздо хуже. Ваш брат в депрессии, причём в такой её форме, когда люди совершают слишком тщательно обдуманные поступки.

— Что вы имеете в виду?

— Он обратился к одной из медсестёр за помощью — попросил сильнодействующее снотворное или, например, Эквайт. Предложил ей деньги.

— И что это значит?

— Только то, что медсёстры не назначают лекарств, это делают врачи. А мы, врачи, не даём подобные вещества больным в состоянии глубокой затяжной депрессии, либо делаем это под наблюдением.

Конечно, я сразу уловила её мысль, но шок и боль, тисками сжавшие грудную клетку, не давали возможности поверить:

— Он планирует самоубийство?

— Скорее всего — да.

Её лицо не выражало эмоций. Для неё Дамиен — один из десятков пациентов, один из множества схожих, поддающихся классификации случаев. Обычное дело, каких были сотни или тысячи в её практике, и которые ещё будут случаться, происходить в жизни таких уязвимых людей.

Мелания не приходит к нему. Вернее, она была только однажды — приводила сына. Мне пришлось выйти из комнаты, чтобы дать им возможность побыть наедине. Они ведь семья.

Но все последующие дни законная жена не появлялась, и мысли Дамиена о том, чтобы покончить с собой, скорее всего, прямое следствие такого поведения жены.

Я набралась смелости с ней поговорить. Мы встретились в кафе, неподалёку от её новой квартиры в одном из фешенебельных жилых комплексов даунтауна.

— Боже, Мелания! — я впервые в жизни называю её по имени и делаю это неосознанно. — Неужели тебе не жаль его?

— Уверена, жалость — самое меньшее, чего он ждёт от меня, тебя, либо кого-то ещё. Дамиен — изменник. Больше того — он извращенец, сломавший мою жизнь: я потратила на него годы, молодость, я родила ему ребёнка, и всё это для того, чтобы каждый день смотреть в его глаза и видеть пустоту и безразличие.

— Ты сама сделала этот выбор. Этот парень не был простым, этим и притягивал всех вокруг, но нужно было отдавать себе отчёт, что с таким мужчиной просто не будет!

— Здесь речь не о простом или сложном! Он — извращенец! Вы оба!

— Это не наш выбор. Есть вещи, которые не выбираешь. Есть проблемы, которые можешь решить, но сердечная привязанность, а ещё страшнее душевная — не из их числа. Он ведь сделал всё правильно: так как одобряло общество, как требовали родители, как хотела ты. И что теперь? Что именно из всего этого ему поможет?

— Вся эта ерунда — больше не моя головная боль. Моё время вышло, меня ждут более важные дела.

— Мелания, он весь переломан. Ему нужна реабилитация, иначе он останется прикованным к постели навсегда!

— Мне плевать.

С этими словами она уходит, оставив своего покалеченного мужа мне. Я ломаю голову, не зная, что делать: денег у меня нет в таком количестве, которое необходимо на лечение Дамиена. Я взвешиваю варианты и уже почти решаю продать родительский дом, как вдруг в одно прекрасное утро Мелания является в больницу и говорит Дамиену, что их ребёнок не от него. Что проблема всегда была не в её способности зачать, а в его. Как только она приняла решение воспользоваться донорским материалом — всё получилось.

Окончательно сокрушив его этой новостью, она изъявляет желание поговорить со мной. Мы спускаемся в холл, и там, в суете и шуме, она выдаёт мне странное благословение:

— Ребёнок — это ключ от нашего замка. Замка от двери, за которой лежат все правильные ответы. Наши судьбы. Всех троих.

— Четверых, — поправляю.

— Нет, троих. У детей свои судьбы, отличные от родительских. Мы влияем на них, пока они растут, а после — вылетают, оставив нас самим себе, вариться в воспоминаниях о прошлых страстях. Так вот: вытащишь его за этот год — он твой. Я не открою ему тайну, которая навсегда сделает его моим.

— Это его ребёнок… — озвучиваю констатацию факта, свершившуюся мгновением ранее в моём мозгу.