Виктория Мальцева - За мгновения до...

— Получилось?

— Точно ответить на этот вопрос, наверное, смогла бы только она. Но, я думаю, что да.

Не будь эта тема так болезненна для него, он, скорее всего, сейчас улыбался бы своим обыкновенным прищуром.

— Что заставляет тебя так думать?

Он тянет с ответом.

— Дамиен!

— Глаза её, наверное. И просьбы это повторить. И мы повторили в тот день, когда ей исполнилось пятнадцать. И вот тогда мне действительно НЕ понравилось.

— Почему?

— Потому что это уже была умирающая девочка. Её худобу я даже описать не смогу — слов таких нет.

— Дамиен… — у меня ком в горле. — Я представляю, каково тебе было!

— Да… Сейчас я и сам не понимаю, как смог это сделать. Особенно теперь, когда знаю, КАК всё должно быть.

Он прижимает меня крепче к себе. Обхватывает обеими руками, укладывая подбородок на мою макушку.

— Я тебя никому и ничему не отдам… Никогда! Слышишь?

— Угу, — киваю головой, проглатывая слёзы.

Я не ревную.

— Ты из-за неё так долго ни с кем не встречался? — выдаю внезапную догадку.

— Нет, не из-за неё. И я встречался. Просто не относился к этому серьёзно.

— Почему?

Дамиен молчит. Проходит время, достаточное, чтобы забыть вопрос, и вдруг я чувствую нежное касание его пальцев на сгибе моей руки: он ведёт долгую линию к плечу и шёпотом сообщает у самого моего уха:

— Я всегда ждал тебя…

Без тени иронии, без намёка на насмешку.

Мы пометили один другого. Да, дошло и до этого. Смешно вспоминать, больно думать.

Наш взаимный росчерк на телах друг друга принял образ красного цветка, и уж не знаю, случайно ли, нет, но им оказался мак.

Сей определённо детский, но одновременно взрослый акт не был спланированным мероприятием: всё вышло спонтанно, как собственно, и происходит большая часть людских безумств.

Июль, жара, лето и День Рождения Рона. Разумеется, именины таких персонажей не отмечаются за столом в окружении дражайших сердцу родственников и близких друзей, не жарятся сосиски на заднем дворе, не надуваются шары и не развешиваются транспаранты.

Дамиен и друзья подарили Рону ночь на яхте. Самая оторванная вечеринка, где больше сотни обкуренных, пьяных героев, вчерашних школьников, ныне юридически взрослых и свободных от надзора людей отмечали девятнадцатилетие своего друга (или не друга, а так пару раз в одной компании пересекались, или: «А! Это тот чувак, который с Блэйдом!») и пробовали на вкус свободу.

В тот вечер святым не был никто: даже те, кто до этого момента никогда не пробовал спиртного, без раздумий бросились в котёл общей истерии. И мы с Дамиеном тоже: танцевали, шутили, пили, обнимались, снова пили, танцевали, шутили и целовались, пока не наступило утро.

А дома, лёжа в постели, уставшие, вымотанные, частично протрезвевшие, но, всё же, не до конца, почти синхронно врезались в идею:

— У тебя есть фантазии? — спрашивает.

— Эротические? — смеюсь, целуя его подбородок.

— Даааа… — тянет, зарываясь носом в моей груди.

— Если я скажу «нет», ты повесишь на меня ярлык «скучно», а если скажу «да»… не знаю, чем это может закончиться! — мурлычу.

— Ты знаешь, чем… сладкая моя, ты всегда знаешь…

Дамиен размяк, отпустил себя, отправил парусник своих желаний в свободное плавание, запретив сценаристу любые препятствия.

Его поцелуи — ткань, одевающая моё нагое тело. Но любимое его место, самое загадочное из всех — точка посередине моей груди. Она доступна ему почти всегда, не важно, в белье я или нет.

— Ты расскажешь мне свои фантазии? — шепчет всё в то же поработившее его место. — Расскажешь, когда захочешь, чтобы я их исполнил, — поднимается выше, чтобы видеть мои глаза.

Только теперь я замечаю, вернее, чувствую его большой палец, поглаживающий цветок на моём запястье.

— Если бы здесь был такой же, — нежно проводит линию между моих грудей, — ты бы исполнила мои!

Я смеюсь в голос, но он ждёт. Улыбается и ждёт.

Татуировка? Легко!

— Только если ты выбьешь себе такой же рисунок! И на том же месте! — провоцирую.

Его глаза сужаются, и мой, хоть и не совсем трезвый мозг читает мелькающие в них мысли: «не мужественно», «не подходящее место», «в раздевалке /на пляже либо оборжут, либо припишут голубизну».

Возможно, если бы в венах Дамиена в тот день не было столь впечатляющей концентрации спирта, он бы прислушался к голосу разума. Но, как известно, всякое событие имеет свою точку во временной ленте, чтобы произойти, и в те дни в наших жизненных путях наступил именно такой момент:

— Идёт, — заявляет совершенно серьёзно. — Поехали?

— Поехали! — соглашаюсь, не веря в происходящее.

Rosie Carney — Awake Me

И всё то время, пока такси везёт нас в место, где случаются такие важные для влюблённых события, Дамиен щурится воспалёнными после пьяной ночи глазами, но подставляет своё лицо полуденному солнцу. И его рука все тридцать семь минут пути сжимает мою.

В полумраке тату-салона проблески разума вынуждают пойти на хитрость:

— Ты первый, Дамиен!

Его взгляд — тёплая спокойная заводь на краю бушующего океана.

— Хорошо, Ева.

И он, ни секунды не сомневаясь, стягивает свою футболку, помещает её на спинку кресла и укладывается сверху сам.

Да, он как-то говорил, что не терпит, когда к нему прикасаются предметы, имевшие контакт с другими людьми. И я тогда спросила его, распространяется ли это правило на девушек, на что получила взгляд из серии «режуще-колющие предметы» и ответ «На тебя — да».

Теперь он подставляет грудь под лампу и иглы, чтобы сделать что? Татуировку? Нет. Это не просто рисунок на теле.

— Куда? — интересуется мастер.

Дамиен проводит линию в том самом месте.

— Парень, здесь надо брить.

— Брей.

И я не верю своим глазам, сомневаюсь в реальности происходящего, но дешёвая бритва снимает волосы с груди самого брутального мужчины, каких я встречала в своей жизни. Я жду, упорно жду, когда же наступит тот момент, который просто обязан случиться: Дамиен встанет и скажет, что «пошутили и хватит».

Но он не встаёт. Больше того: на вопрос «Что набивать?», разворачивает моё запястье:

— Это.

Татуировщик, разрисованный ужасами человеческого воображения, долго смотрит на мой кроткий алый мак, противоречие страсти и невинности, затем на меня. От его взгляда, воткнувшегося в мои наивные глаза, мне делается жарко.

— Хотел бы и я опьянеть настолько… — признаётся.

Несмотря на туман в сознании, смысл сказанного доходит мгновенно, и мы с Дамиеном тут же находим друг друга. И в его зелёно-карих радужках можно прочесть поэму, оду легендарному чувству человечества — Любви.

Если во мне и оставались какие-нибудь ошмётки сомнений, пыль и труха, в тот день их сдуло бесследно. И навсегда.