Виктория Мальцева - Абсолют в моём сердце

— Иди, пригласи сюда кого-нибудь на свой выбор! Раз уж тебе не нужен мой подарочек, вручу его другому! Давай-давай!

И он ведётся. Неожиданно. Может, тоже пьяный, а может, просто я каким-то чудом задела его честолюбие: как же так, любимая дочь его отца переспит по пьяни с проходимцем, и тот лишит её девственности, когда он мог бы сделать это сам…

Его джинсы слетают с него в одно мгновение ока, носки тоже. Он совершенно голый, стоит в центре комнаты в полной экспозиции.

А у меня шок: от необъяснимого и неясного выражения его лица, от красоты и мощи его обнажённого тела, от впервые в жизни увиденного мужского органа в возбуждённом состоянии… Да, именно это — и было тем, что напугало меня.

Я пьяная, а потому глупая. Испугалась его члена. Не ожидала… Не представляла себе, что они такие…

— И… эта штука в меня войдёт? — сама в ужасе от всей инфантильности своего вопроса.

Мгновение, и Эштон прижимает меня к постели своей собственной гостевой спальни:

— Ещё как войдёт, сестричка! — цедит сквозь зубы. — Предлагаю сделку.

— Давай. Излагай.

— Я тебя трахну сейчас, и даже постараюсь быть нежным. Но ты сваливаешь на хрен навсегда из моей жизни! НАВСЕГДА! — буквально орёт он в моё лицо, нависая надо мной, пугая, и я впервые осознаю, насколько гадкой и мерзкой выгляжу в его глазах:

— Эштон, прости меня… — успеваю только вымолвить, как дверь в комнату открывается.

Это Маюми.

Эштон поворачивает голову, и они встречаются взглядами. Один быстрый как мгновение, но длинный как вечность диалог двух влюблённых людей. В её глазах боль, в его — бездна сожалений.

— Маюми… — шепчет он, но от шока не может даже шелохнуться.

Она вылетает за дверь, Эштон, наконец, отскакивает от меня с криком:

— Маюми!

И в этом имени столько отчаяния… столько страха…

Я всегда считала его безэмоциональным. Ошибалась — он эмоционален. Ещё как. Его руки сжимают лицо, он то ли скулит, то ли воет, затем убирает их, смотрит в мои глаза своими, полными слёз, и буквально выплёвывает свою всепоглощающую ненависть ко мне:

— Ну ты и сссука…

Столько боли, горечи, отчаяния, как в этой «суке» мне ещё не доводилось слышать.

Маюми улетела домой, в Токио. Да, она родом из сильно обеспеченной семьи, в Париже училась в одном с Эштоном институте, в Сорбонне. Там они и познакомились год назад. Почти сразу стали жить вместе, и Эштону удалось её убедить переехать вместе с ним в Штаты. Своё предложение он сделал не где-нибудь, а в соборе Парижской Богоматери — решил последовать примеру отца. Об этом милом нюансе из личной истории моих родителей он знал от меня: я была тем человеком, который открывал ему отцовские секреты, почти интимные моменты, сердечные тайны.

Маюми больше не вернётся. Никогда.

Вот уже два дня меня не было в Университете. В душе пустыня Сахара, сил нет выходить на свет Божий, смотреть людям в глаза. Живу у родителей. После случившегося Алекс забрал меня с вечеринки Эштона и отвёз прямиком домой. Пока ехали, не сказал ни слова. Ни одного.

На третий день своего «отходняка», плавно перетекающего в глубокую депрессию, я случайно подслушала их разговор:

— …я не могу…

— Но ты ведь сам приучил её обсуждать подобные вещи только с тобой! Она не хочет говорить со мной! Признаёт только тебя, так же, как и Алёша! Ты так сильно хотел их признания, что перегнул палку, теперь они признают в качестве советчика только тебя!

— Неправда, ты преувеличиваешь, Лера!

— Ты знаешь, что нет!

— Лер, я не могу говорить девочке подобные вещи, ни один отец не может, потому что слова мужчины для неё имеют больший вес, нежели слова женщины! И вовсе не потому, что кто-то из нас хуже или лучше, а потому что так задумано природой! Слова, сказанные тобой, будут восприниматься иначе, если их произнесу я!

— Так нам это и нужно, разве нет?

— Нет! Её самооценка как женщины, самоуважение — это самое важное! Она и так сейчас уязвима, и без того унижена, обижена, отвергнута и прочее, и ты предлагаешь мне идти к ней и читать мораль о том, как не следует себя вести с мужчинами? Да она после этого из дома не выйдет!

— Я просто поражаюсь тому, как ты всегда умудряешься вывернуть ситуацию так, что виновные вроде как и не виноваты!

— Объективно, да. Я считаю, Эштон виноват, а не Соня.

— Да неужели?

— Именно. Моя девочка не пошла бы на такое, если бы ей не дали повод. Значит, он дал! Моя Соня держалась, как скала, все эти годы, и мне, Лерочка, очень хорошо известно, чего ей это стоило! Нет! Мы не говорили об этом ни разу! Просто когда-то я на своей шкуре всё это пережил!

— Звучит, как упрёк!

— Просто пытаюсь объяснить себя, вот и всё. Эштон виноват. Он дал повод, не сомневайся.

— У меня такое чувство, что у тебя всегда и во всём только Эштон виноват! Даже там, где он целиком и полностью пострадавшая сторона, всё равно его вина!

— Иногда мне кажется, что я ненавижу его…

— Господи, Алекс, что ты такое говоришь?!

А я зажимаю рот руками, потому что душат рыдания, и не знаю сама, почему же мне так больно…

— Зачем? Зачем ты говоришь такие страшные вещи? — кажется, у матери голос тоже на срыве.

— Потому что я их чувствую. Если я не могу сказать об этом тебе, то кому же тогда?

— Ты ему нужен! Ты так сильно ему нужен!

— Ровно так же, как и ты…

У этой фразы есть шипы, и предназначены они моей матери. Я слишком занята собой, чтобы набраться смелости и заглянуть в их комнату, посмотреть, почему молчат, что происходит у них, как она отреагировала. Внезапно слышу негромкое:

— Прости…

Слышу, что мать плачет, отец, очевидно, утешает её как всегда, они обнимаются.

— Нет такой кнопки, на которую можно было бы нажать, чтоб получить желаемое. Нет такой точки у меня на теле, которая отвечала бы за любовь к сыну, которого я узнал уже взрослым мужиком, а не ребёнком. Но хуже всего то, что и у него нет кнопки, имеющей функцию «люби!».

— Он твой сын! Твой родной сын, Алекс!

— А может Провиденье потому и забирало их у меня, всех до единого, что ничего хорошего они не могли бы дать ни миру, ни мне? Я сам сколько боли людям принёс, преимущественно женщинам, конечно! Да что далеко ходить: Амбр, например!

— У Амбр был выбор и свои взгляды и цели в жизни, а вот у Эштона его не было, он получил данный набор жизненных активов, где одного из самых главных не хватало!

— Теперь ты упрекаешь?

— Нет! Тоже хочу объяснить себя!

Дальше не слушаю, плетусь в свою комнату — этот родительский спор выжал меня как лимон! Сил нет ноги переставлять…

Спустя примерно час стук в дверь:

— Соняш, можно к тебе? — это мама. Видно договорились всё-таки миссию вправления моих мозгов возложить на неё.