Виктория Мальцева - Абсолют в моём сердце

— Почему?!

— Если долго держать отрицательные эмоции в себе, рано или поздно они найдут выход сами, и в этом случае, контроль тебе уже будет неподвластен. Лучше до этого не доводить.

— Всё нормально, мам. Не могу сказать, что мне всё равно, но и трагедий никаких нет — слишком много времени прошло.

— Хочется в это верить, — мягко говорит мать. — Соняш…

Она пытается сказать мне нечто важное, но никак не решится.

— Да говори уже! — не выдерживаю.

— Сонечка, доченька, Алекс не умеет любить наполовину, его любовь подобна одержимости, а потому заставляет его совершать неадекватные поступки. Даже сейчас, когда ему под пятьдесят, я не уверена в том, что он отреагирует правильно.

— Что ты имеешь в виду?

— Соняш, если между вами произойдёт что-нибудь подобное той ситуации в клубе, отец снова выставит его… И на этом их отношения закончатся. А это неправильно! Ты ведь понимаешь, насколько это неправильно? Они отец и сын! Настоящие отец и сын!

Слёзы. Я не могу их контролировать. Они душат меня, топят такой болью, какую могут причинить только самые близкие люди:

— Мам… а я — не настоящая?

— Дело не в этом, Сонь! Ты благословенна его любовью, тебе достаётся почти всё, что у него есть! Это знают все, и каким-то чудом девчонки не умирают от ревности, и ты не поверишь, я каждый день молюсь, чтобы так продолжалось и дальше, чтобы вы оставались сёстрами, чтобы были близки, а не так, как бывает… Алекс совершает большую ошибку, делая это, но говорить с ним бесполезно. В его случае это не выбор, а данность. Говоря простым языком — клинический случай. Думаю, от сестринского гнева тебя только то и спасает, что крови его в тебе нет, и это даёт им фору… Формально.

— То есть, меня считают ненастоящей…

— Повторяю, формально — да. И именно эта формальность и спасает нашу семью от ревности и обид. Только Эштон под ударом… Из-за тебя Сонь. Мне больно за тебя, тяжело видеть, как ты сохнешь по нему, и меня ужасает то упорство, с которым ты не теряешь надежду, но… если действительно так сильно его любишь, подумай о нём! Не подставляй его, не провоцируй отца! Ему нужен отец, не представляешь, как нужен!

— Ты откуда знаешь?

— Просто знаю.

Её посыл мне ясен. Вот только никак не вписывается в мои планы.

После разговора с матерью я влезла в улиточный домик: во мне толстым пластом осела обида. Мать просила за Эштона, пыталась донести до моего сознания, что мир не крутится только вокруг меня, хотя нет, он не сам по себе это делает — отец рулит этим фундаментальным явлением, вращая нашу планету вокруг МОЕЙ оси.

Я устранилась. Маюми и Эштон приходят по воскресеньям на семейные обеды, собираются все, вот абсолютно все… кроме меня. Я нахожу себе занятия подальше от родительского дома, а в октябре и вовсе переселяюсь в свою квартиру.

Отец в шоке. Отец в боли. Он не может смириться, назначает мне обеды и ужины в ресторанах, водит в оперу, но ответа так и не выжал: я — могила. Он никогда не узнает, о чём попросила меня мать. Я не стану винить её в своих проблемах и обнажать свою почти детскую обиду на то, что мама не на моей стороне. В двадцать лет я казалась себе бесконечно взрослой и даже мудрой, но была не в состоянии понять, что мать не выбирала чью-либо сторону, она всего лишь пыталась быть справедливой.

И она как всегда оказалась права. Попала стопроцентно в яблочко — я взорвалась.

Недаром говорят, маленькие дети — маленькие проблемы, большие дети — большие проблемы.

Эштон живёт в одном со мной городе, более того, он каждую неделю бывает в родительском доме, но его дни — воскресенья, а мои — вторники. Вот так я собственноручно отлучила себя от него и преуспевала в этом целых три месяца: весь сентябрь, весь октябрь и почти весь ноябрь, по двадцать седьмое число не включительно.

Он совершил фатальную для себя ошибку — позвал меня отмечать свой День Рождения. Если б СМСку прислал — я бы её проигнорировала, но он позвонил. Сам.

— Привет.

— Привет.

— Как дела?

— Нормально.

— Тяжело учёба даётся?

— Да нет. Ничего вроде, держусь пока.

Пауза.

— Мне показалось, ты избегаешь меня.

— Тебе показалось, Эштон. Медицина действительно нелёгкая наука.

— Ладно…

— Ладно.

— У меня день рождения 27 ноября, помнишь?

Моё горло скручивает нервная судорога. Как же не помнить дату рождения единственного нужного мне мужчины на планете, по странной роковой случайности, совпадающей с датой моего падения…

— Помню, — отвечаю сухо. — И твоя свадьба.

— Свадьбу перенесли на январь, я думал, ты знаешь. Но Маюми решила закатить вечеринку по случаю моих именин… В общем, Лурдес настояла, чтобы я позвонил тебе.

— А сам ты, что? Решений уже не принимаешь?

Слышу, как смеётся.

— Тебе честно сказать?

— Желательно.

— Будь моя воля, я завалился бы спать… на всю ночь. И чтоб ни души рядом. Отец умотал вконец, не поверишь, — снова смеётся. — Оказывается, сложной может быть не только медицина!

Вздыхаю. Ты — наследник, Эштон. Так что… не унывай! Вслух произношу:

— Ты хочешь, чтобы я пришла?

— Конечно, — отвечает, не задумываясь. — Мне не нравится то, что происходит в последнее время. Воскресенье — семейный день, кажется, так ты говорила четыре года назад… Одного члена семьи каждый раз нет, и я чувствую, что виноват… в чём-то…

— В чём-то, — повторяю эхом.

— В чём же?

В том, что полюбил не меня.

— Я приду, Эштон. У меня двадцать седьмого дежурство, но я поменяюсь с кем-нибудь.

— Уже дежуришь?

— Практика — третий год учусь.

— Ясно… Учись хорошо. Ты будешь отличным доктором!

— Постараюсь.

Раз уж сам пригласил — значит пойду.

Julia Michaels — Heaven

Вечеринка, одна из многих, на которые я вот уже три года как не хожу. За это время отвыкла от толп людей, громкой музыки, шальных косячков, алкоголя… который, впрочем, и раньше никогда не пила. До того единственного в моей истории случая.

Теперь мне двадцать лет, и хотя по закону США права употреблять алкогольные напитки не имею до тех пор, пока на своём личном календаре не достигну отметки в 21, я вливаю в себя маргариту (а кто вообще соблюдает эти тупые законы?), потому что не пить невозможно.

Они обнимаются почти постоянно. Иногда он целует её, не скрываясь, не стесняясь многочисленных друзей и знакомых, потому что тоже, очевидно, успел хорошо зарядиться горячительным. Пьют все, и я в том числе.

Примерно в половине первого ночи чувствую, что уже не могу стоять на ногах. Подхожу к Эштону, спрашиваю:

— Где можно отдохнуть?

— На втором этаже есть спальни — выбери любую… Только не master-bedroom, пожалуйста!

— Пожалуйста! — выдыхаю в его лицо свои алкогольные пары.

И никуда не иду. Оскорблена… НЕ место мне в его супружеском… почти супружеском ложе…