Елена Попова - Пузырёк воздуха в кипящем котле

Встречались они мельком, сталкиваясь в коридорах телевидения. Комякова, элегантная, подтянутая и Кира – располневшая после родов, в плохо сидящей, жмущей со всех сторон старой одежде, неловкая, закомплексованная такая тетка с бесформенной грудью в безформенном бюстгалтере. Комякова на бегу чмокала ее в щеку, бросала два-три слова, вот и все общение. Да и глаза у нее при этом были такими отстраненными, что близкая дружба как-то исключалась.

За все это время Комякова навестила Киру только один раз. Принесла подарки от редакции – деньги в конверте, ползунки, меньшего, чем надо, размера и невкусный, засохший торт. Как раз в этот момент у Киры сидел Виталик, работавший неподалеку в научно-исследовательском институте, и смотрел по телевизору похороны первого человека страны. Сын, имевший от роду всего несколько месяцев, спал в соседней комнате в счастливом младенческом неведении. Втроем они пили чай с невкусным тортом «Ленинградский», оставшимся «Ленинградским» даже тогда, когда город с этим именем исчез с географической карты. День был серенький и не очень уютный для жизни, между тем, как событие, на которое они смотрели, было поистине планетарного масштаба. Потому что все бури и перемены начались именно после этого и никак не могли произойти раньше.

Словно огромный, таинственный механизм после долгого бездействия сокрушительно вздрогнул, сдвинулся с места и пошел, пошел напролом, неведомо куда… Его ошеломленные пассажиры, кто спрыгивал на ходу и спасался бегством, кто прирастал к месту, безвольно ожидая, что будет, кто торопливо искал местечко получше, бестолковые механики в спешке заменяли непригодные запчасти, не в силах повлиять на этот «ход», принадлежавший уже только самому себе. Лицо у Виталика было непроницаемо, как у статуи будды и только одна нога ритмично покачивалась. (Он уехал через год, спрыгнул на ходу, и никогда не возвращался. Присылал открытки, на которых стоял то у Триумфальной арки, то на Трафальгарской площади, то у картины Рембранта. И на всех – вот с таким же точно непроницаемым выражением лица. Такой был человек.)

Итак, сидели молча. А когда оборвалась веревка и гроб неловко полетел в яму, Комякова сказала: «Черт!» и почему-то вспомнила про казнь декабристов, вероятно потому, что и то, и другое событие объединяло нечто общее – некачественная веревка. Обычное для России дело.

Когда Комякова ушла, Кира задала Виталику чисто женский вопрос – как он находит Комякову. Вопроса Виталик не понял. Тогда Кира уточнила – в смысле, как женщину. Виталик удивился и сказал, что уж кого-кого, а женщины он в ней не находит. Когда он говорил это, в его голосе чувствовалась агрессия. На самом же деле Комякова была довольно привлекательна, с прямым коротким носом, темными глазами и всеми остальными частями лица и тела, довольно сообразно соединенными. Виталик любил женщин, но как представитель точных наук, в женщинах искал то, чего ему не хватало, - стихийности и отсутствия организации. Комякова к его типу женщин не относилась, более того, становилась только все жестче и организованней. Таких он терпеть не мог.

На какие-то годы Кира совсем потеряла ее из вида. Нет, Комякова была на виду и очень на виду, какое-то время она даже возглавляла новый телевизионный канал, но Кира, хоть и вернулась на работу, целиком и полностью была погружена в свою собственную жизнь. Большую, огромную жизнь, в которой были ее ребенок – славный, большеглазый, упитанный малыш, его первые зубки, первые слова, муж – представитель совершенно другого мужского рода-племени, к которому надо было приспосабливаться и которого обслуживать, бесконечные заботы о еде (порой из «ничего» «что-то»), постельном белье ( белье Кира крахмалила и отглаживала до идеально гладких повехностей, идеально ровных краев, идеальных углов, а потом перекладывала лавандой), одежде, обуви, квартире (все это надо было все время приводить в порядок, поддерживать, чинить, наводить и наводить чистоту) и множество других тысяч и тысяч мелочей, которые и составляют жизнь любой нормальной женщины. Нельзя сказать, что эта жизнь ей так уж нравилась, но она была для нее естественной. Так жили ее мать, и бабка… И множество других женщин вокруг. И, наверное, даже когда была она чем-то очень недовольна или утомлена, и тогда, вряд ли она предпочла бы такой жизни беззаботную жизнь женщины-одиночки.

Одно время муж, до того работавший в одном институте с Виталиком, занимался бизнесом. Ему везло, и они сделали какие-то приобретения – купили машину, мебель и бытовую технику. Но так как к бизнесу он был не способен, то и везение в конце-концов кончилось и кое-что из приобретенного даже пришлось продать. И технику, и машину. Провалявшись несколько месяцев в хандре и с подозрением на микроинфаркт, замучив и себя, и Киру капризами, жалобами и совершенно не мужским нытьем, муж пошел в подручные к своему приятелю, у которого бизнес шел лучше. Зарабатывал немного, но на жизнь хватало, и мало-помалу все как-то стабилизировалось.

Так что, Комякова надолго потерялась из вида, хоть и была на виду. Кира совсем забыла про ее существование. И вот однажды вечером, после того, как она уложила ребенка, а муж, вернувшийся из командировки, спал, не раздеваясь, на нерасстеленной тахте, она услышала в трубке знакомый голос, то сразу даже и не врубилась, не поняла и переспросила, кто ей звонит.

- Я, я! – раздраженно сказала Комякова.

Комякова немного помолчала и спросила формально и без интереса.

- Как ты?

И Кира также формально ей ответила.

- Хорошо. А ты?

- Я – плохо, - сказала Комякова. – Можешь ко мне приехать?

- Когда? – спросила Кира.

- Сейчас, - сказала Комякова.

- Сейчас не могу.

- А ты смоги, - сказала Комякова. – Я там же… Возьми такси, я заплачу… - и повесила трубку.

Кира посмотрела на спящего сына, прислушалась к его дыханию, поправила одеяло. Попробовала разбудить мужа и уложить по-человечески, но он, утомленный бессонной ночью, отбрыкивался и сопротивлялся, и она оставила его в покое. Прошла по тихой квартире, - пахло чистотой, было тепло и уютно… Ехать от всего этого к чьему-то «плохо» ей совсем не хотелось, но как когда-то в их отношениях, так и теперь, она подчинилась как-то механически, без раздумий, рука сама потянулась к телефону… и она заказала такси.

Жила Комякова действительно на прежнем месте, на улице Красной, неподалеку от бывшей не то Революционной, не то Коммунистической, в двухкомнатной квартирке. Правда теперь эта квартирка была переоборудована, стена на кухню снесена, обнажая стильный кухонный угол. Кругом стояла дорогая мебель, да и все вещи – маленькие и большие – тоже были очень дорогими. Но как тогда, так и теперь, все это было в ужасающем состоянии, просто каким-то хламом, и только приглядевшись внимательно к этому хламу, к отдельным его частям, можно было понять, что заплачено за все это было немало.