Ольга Дашкова - Обрыв

– А я люблю, всегда любил, как одержимый и ненормальный. Как только увидел тебя тогда, в первый раз, у Штольца.

– В том-то и дело, пойми, Толя, это нелюбовь. Это одержимость, болезнь. Так неправильно, так нельзя. Отпусти меня, пожалуйста. Если любишь, отпусти.

– Нет. Даже не думай об этом.

Егор

Ее снова накрыла истерика. Сидела на корточках, зажав голову руками, раскачивалась и повторяла только одно: «Не стреляй, не стреляй, не стреляй…» Да что ж с ней такое было? Что пережила эта девочка, что ее так мучает.

Я сам не лучше, устроил допрос, она сразу закрылась, а я не выношу лжи и неправды. Вспылил. Кто вообще она такая? Что их может связывать, Толя Бес и эта хрупкая девочка. Словно поломанная кукла, кто же тебя поломал, Вероника? Вероника, пробую это имя, произношу вслух, пока она спит. Неужели муж, ну и ублюдок.

Толя Бес оказался занятным персонажем. Такой интеллигент с оскалом шакала и замашками отморозка. Сидел по малолетке, взялся за ум, большие и серьезные дяденьки вправили мозги, выдвинули смотреть за несколькими областями на юге. В политику пока не лезет, все стандартно, наркотики, оружие, бои без правил, проституция. Через связи и каналы Штольца Геннадия контрабанда антиквариата. А сама Вероника – дочь Штольца, вот это ребус.

Что эта женщина делала с ним? Как она стала его женой? Любовь? Расчет? Одни, сука, ебучие загадки. Не поверю, что любовь. Хотя, нет, не знаю, не стану гадать, а то снова понесет, сорвусь.

Спит, свернувшись калачиком, лоб горячий, в испарине. Ну, все, загонял девочку, теперь лечи. Ищу аптечку, где-то одна должна быть в этом доме. На кухне так и стоят нетронутые сырники, зависаю, глядя на них. На душе становится еще хуже, сердце сдавливает. Аптечка, конечно, пустая, зеленка и презервативы, сука, хоть смейся, хоть плачь.

– Морозов, ты мне нужен, – без приветствия набираю начальника своей долбаной бездарной охраны.

– Говори.

– Скупи в аптеке все от простуды и вирусов, порошки, таблетки, антибиотики, что там вообще есть. Вези все мне на квартиру, быстро. Да, и еще еды, всякой, разной, много.

Сажусь у Веры, пусть так и будет Вера, никаких Вероник, не знаю и знать не хочу никакую Веронику. Она только Вера, хрупкая, ранимая, но такая стойкая, Вера без веры в себя.

Морозов приезжает через два часа, Вера уже мечется по дивану в бреду. Меня колотит от того, что не могу ничем помочь.

– Ну, наконец-то, тебя за смертью посылать, а не в аптеку.

– А чего случилось-то?

– Ничего, все, вали обратно.

– Она что, у тебя? Вера-Вероника? Егор, у тебя напрочь вышибло мозг? Ты понимаешь, кто она такая? Ты всегда думал головой, а не членом. Что случилось сейчас?

– Если ты не захлопнешься, я сам тебя захлопну. Глеб, уйди по-хорошему.

Каждый раз, когда о Вере говорят плохо, меня переклинивает. Внутри клокочет злоба, готовая вырваться наружу и крушить все вокруг. Сдерживаюсь, но с трудом.

– Я-то захлопнусь, но я не враг тебе, пойми. Да я ничего не имею против этой девочки, будь она простой девочкой, да кем угодно, только не женой Толи Беса. Ты понимаешь, что будет война. Он в городе со своей сворой, они приехали за компанией убитого Романова и за ней. Один труп уже есть, непонятные люди вокруг особняка. Ты думаешь, он остановится и не возьмет то, что принадлежит ему по праву? Ты бы остановился?

Глеб был прав, много раз прав. Я бы не отступился. Выгрыз глотку, но взял свое.

– Он знает, что она со мной?

– Скорее всего, нет. Он знает, что она в этом городе, его люди ищут. Подумай, что будет, если он узнает и увидит вас? Это будут пиздец, конечно, нам есть чем ответить, но мы не по беспределу, Егор, ты сам знаешь, а у Беса это конек.

– Что по «Легранду»?

– Совет директоров через 3 дня. Нужны документы на передачу контрольного пакета акций.

– В офисе, в сейфе, возьми, привези их мне.

Меня не волновали никакие документы, пакеты акций и компания. Мысли были заняты Верой, ее мужем, гори он огнем. И почему она не простая девушка, и муж ее не менеджер офиса? Вот же, бя…ь, ирония судьбы, не бывает все просто, и что легко не будет, я это чувствовал сразу.

Пришлось разбудить Веру, она была вся мокрая и горячая.

– Вера, маленькая, открой глаза, посмотри на меня. Надо выпить таблетки, ты вся горишь. Давай, поднимись, садись, вот так, молодец.

Аккуратно сажаю ее, открывает глаза, долго смотрит на меня, кивает головой, выпивает все таблетки, разбавленный сироп от простуды. Щеки горят, облизывает пересохшие губы.

– Пить, хочу пить, еще.

Берет стакан с ягодным морсом, жадно выпивает, глотает, не может отдышаться.

– Пойдем в кровать, надо снять одежду.

Беру на руки, она словно невесомая, тонкая. Снимаю платье, колготки, белье, тело в испарине, влажное, ее колотит.

– Сейчас, малышка, подожди.

Надеваю на нее свою чистую футболку, укутываю в одеяло. Ложусь рядом и прижимаю к себе, обнимаю, хочу оградить от всего мира. Целую волосы, Вера утихает, ее перестает бить озноб, дыхание выравнивается. Надеюсь, что таблетки подействуют, иначе придется ехать в больницу.

Долго думаю о том, как быть, но то, что я не отпущу Веру, сомнений нет. Всегда было табу на чужих женщин, тем более жен, какие бы они ни были. Здесь же пусть она будет трижды замужем, она моя. В голове сотни вопросов, не знаю, правильные ли были первые выводы. Но уже не важно, ничего не важно. Кроме нее. Здесь. Сейчас.

Я на самом деле ничего не знаю, она права, выкрикивая мне в лицо, там, на улице, обвинения. Меряю своими шаблонами, делаю выводы, хочу, чтобы сама рассказала, доверилась, открылась.

Переворачивается, утыкается мне в грудь, обнимает. Прижимаюсь губами ко лбу, чувствую, что температура спадает. Шторы задернуты, полумрак накрывает, сам проваливаюсь в сладкое марево сна. Так и должно быть, все на своих местах. Моё место рядом с ней, ее – в моих руках.

Вера

Слишком жарко, душно и невыносимо тяжело. Открываю глаза, полная темнота. Голова вжата в подушку, раскалывается от боли. Лежу, подмятая под тело мужчины, Егор. Сопит мне в ухо, крепко обхватив рукой. Пытаюсь высвободиться, потому что нечем дышать.

– Егор, Егор…– зову, не узнаю свой голос.

Хочу подвинуть его, но не выходит, слишком тяжелый. Голос хриплый, безумно хочется пить. Ладони липкие, трогаю за руку, разворачиваюсь, пытаюсь разглядеть сквозь темноту его лицо. Провожу пальцами по губам, не вижу, только чувствую их, мягкие. Невесомо касаюсь всего лица, ресницы подрагивают.

– Егор, проснись, – шепчу, точнее, хриплю.

– Что такое, Вер? Что? Больно? Пить? Что ты хочешь?

Вскидывает голову, задает кучу вопросов, притягивает к себе, гладит по плечам.

– Мне надо выйти, ты придавил меня, тяжелый очень.