Татьяна Бочарова - Соло для влюбленных. Певица

– Он не случайно, – Мила извлекла из сумочки пачку сигарет, снова закурила.

– То есть как не случайно? – не поняла Лариса. – Что ты имеешь в виду?

– То, что слышала, – Мила глубоко затянулась, невозмутимо глядя на подругу. – Не случайно. Он знал.

– Что?!

– Что тебя хотят убить. Знал и бросился на помощь.

Ты с ума сошла! – Лариса почувствовала, что голова у нее сейчас просто лопнет. – Как он мог знать? Откуда?

– Понятия не имею, – пожала плечами Мила. – Ты никогда не задумывалась о том, почему он такой?

– Какой?

– Странный. Красивый, умный, нормально зарабатывающий – и совершенно одинокий. Так не бывает.

– Ну, у него наверняка кто-то был. Может, и сейчас есть, – неуверенно возразила Лариса. – Просто мы этого не знаем.

– Ты не знаешь, – отрезала Мила. – А я знаю наверняка. Никого, кроме случайных девок из хора, и тех он у себя больше трех дней не держит.

– Мало ли мужчин, которые предпочитают до определенного возраста жить в одиночестве, – Лариса пожала плечами. Ее действительно никогда раньше не удивляла замкнутость Артема. Может, потому, что с ней он не был замкнутым, просто никогда не говорил о себе, предпочитая обсуждать лишь ее проблемы.

– Нет, дело не в этом, – Мила удобно откинулась на спинку сиденья, прикрыла глаза. – Знаешь, я думаю, что-то с ним случилось такое много лет назад. Какая-то жуткая история. И воспоминания о ней его никак не отпускают.

– Плетешь черт знает что, – проговорила Лариса, но тем не менее подумала, что в словах Милы может быть доля истины.

– И ведь он не сразу стал певцом, – словно не обращая никакого внимания на замечание Ларисы, продолжила Мила. – Мне в отделе кадров говорили – он довольно поздно институт заканчивал, а до этого, кажется, учился где-то в другом месте. Может быть… в медицинском, – Мила пристально и внимательно поглядела на Ларису.

– С чего ты взяла? – удивилась та.

– Он много знает из медицины того, что обыкновенные люди, тем более музыканты, знать не должны.

Это было абсолютно верно, и Лариса тут же вспомнила, что познания в области анатомии и физиологии у Артема действительно были отменными. Кроме того, он не однажды давал Ларисе и другим очень дельные советы по поводу того, как лечить ту или иную хворь.

– Может быть, ты и права, – вздохнула Лариса, – но я все равно не понимаю, какая связь между тем, кем раньше был Артем и что когда-то случилось с ним, и тем, как он догадался, что меня хотят убить.

– Да очень простая связь, – Мила с ожесточением потерла виски. – Он что-то заметил в Женьке, что-то такое, не бросающееся сразу в глаза. Заметил благодаря тому, что когда-то раньше сталкивался с подобным. Когда перед финалом ты ушла, мы обсуждали, пойдет ли он на пьянку после премьеры. Я в шутку сказала, что если он пойдет, то избавится от своего дежа вю, – помнишь, ты сама так назвала его беспокойство по поводу того, что он не может вспомнить нечто важное. И еще я прибавила, что у меня такое тоже случается: будто я помню то, что было не в этой жизни, а в прошлой. И вот тут он как сумасшедший сорвался и помчался вниз. К тебе. Ему на сцену выходить, а он унесся, точно на пожар, – Мила, кончив массировать голову, провела руками по лицу, будто хотела стереть с него утомление. – Собственно, так оно и было. Он правильно спешил.

Лариса молча ошеломленно смотрела на подругу. Значит, Артем спас ее не случайно? Значит… он постоянно думал о ней, беспокоился за нее, пытался разгадать, что же творится в театре. И вот почему он так сильно и убежденно пел свою арию из второго действия! Он пел о себе самом и о ней, Ларисе, попавшей в страшную ловушку из-за своей любви к Глебу. Он все знал о Глебе к моменту премьеры, но ничего не сказал ей. Не хотел тревожить? Считал, что так будет лучше?

Из-за нее он чуть не погиб, лежит сейчас в реанимации, борется со смертью. Неужели она стоит таких жертв с его стороны? Просто друг на такие жертвы вряд ли пойдет.

– Я все-таки схожу туда, – Лариса решительно распахнула дверцу. – Они должны меня пустить. Их надо под суд отдать, этих врачей недоделанных, за то, что назначают лекарства, которые чуть на тот свет не отправляют! Я поговорю с ними, в глаза им посмотрю! Пустят как миленькие, пустят!

– Стой, – Мила цепко обхватила Ларису за плечи. – Подожди, говорю! Ты дура, да? Ты так и не поняла самого главного? – Она почти кричала, голос ее срывался, пальцы впивались Ларисе в плечо, причиняя боль.

– Пусти, – Лариса попыталась освободиться, но тщетно. – Ты что, бешеная? Чего ты от меня хочешь? Что еще я должна понять?

– Не надо ничего говорить врачам! – выкрикнула Мила Ларисе в лицо. – Не надо! Они не виноваты! Он не мог не знать про лекарство! Сам он, сам, понимаешь ты? Сам! – Руки ее разжались, губы задрожали, по щекам покатились слезы.

– Да? – растерянным шепотом переспросила Лариса, беспомощно моргая.

– Да, – Мила понурила голову, секунду помедлила и произнесла жестко, точно приговор прочла: – Из-за тебя.

Лариса широко раскрытыми глазами, не мигая, смотрела на Милу. На ее осунувшееся, курносое лицо, на отчетливо обозначившиеся первые морщинки под глазами, на еле видную, крошечную седую прядку возле виска, на горько опущенные уголки губ.

– Любит он тебя, – без всяких эмоций проговорила Мила. – Давным-давно. Почему ничего не говорит, не знаю.

Вот, значит, что Мила хотела сказать ей! Много раз начинала и не досказывала. Что ей мешало поговорить начистоту? Только одно – теперь Лариса знала это наверняка.

– Ты… – Она вдруг обняла Милу, уткнулась ей в плечо, повторила глухо. – Ты…

– Да, я, – с вымученной усмешкой проговорила Мила. – Я люблю его. А ты – Ситникова, а он… У нас вместо классического треугольника получается какая-то арифметическая прогрессия, не находишь?

Вместо ответа Лариса заплакала. Впервые за весь этот ужасный, тяжкий день слезы вырвались наружу и текли по лицу нескончаемыми потоками, горько-соленые, безутешные. Но в то же время облегчающие. С ними, этими слезами, выходило все колоссальное напряжение последних дней, все муки совести прошедшего месяца, вся горечь постигшего ее разочарования, вся боль от утраты иллюзий.

Здесь, в машине, сжавшись в комок, на плече у Милы Лариса оплакивала не только свои, а общие страдания – страдания самой подруги, Артема и даже Глеба, изо всех сил скрывающего свой страх и неприкаянность под маской беспечности. Оплакивала, понимая, что у этих страданий один корень – непонимание друг друга, недосказанность, нерешительность, ложь перед самим собой. Теперь Лариса хорошо знала, что от этих безобидных на первый взгляд вещей можно умереть. Как сегодня днем чуть не умерла она. Как только что едва не погиб Артем.

Мила молчала, не утешая Ларису, но и не пытаясь отстраниться. Просто сидела неподвижно, ожидая, когда слезы подруги иссякнут. Ей самой так хотелось заплакать сейчас вместе с Ларисой, зарыдать, завыть, прислониться щекой к мокрой щеке, облегчить боль, которая сверлила ее изнутри.