Паула Хен - По ту сторону моря

Я всегда мечтала проснуться – распахнуть глаза и осознать, что жизнь, которую я проживаю, не принадлежит мне. Что эти обрывки неудач и падений, чёрными лентами обволакивающие мою шею, давят так туго, но не меня. Вместо этого – парк, шесть скамеек по одной стороне и столько же по другой.

Одна из них сломана: перекошенная, с подбитой ножкой и частично оторванными тонкими и аккуратными брусками, на ней красуются глумливые рисунки подростков или детей, у которых не хватает денег на хорошие карандаши и плотные листы бумаги. Белоснежные и пахнущие новизной – такие привозила мне мать с работы, вместе с холодом и порцией разочарования, что однажды поселилась в венах и я по-прежнему не могу достать их оттуда. Поэтому они предпочитают заниматься мародерством, хороня своё предназначение глубоко в себе и засыпая сырой землей

Но лавка не походила на чистый лист. Скорее, напомнила избитого жизнью человека и была похожа на меня, олицетворяя все то, что бушевало внутри: горечь, оцепенение, глухая тоска по прошлому и нерешительность вновь перечитать твое письмо, которое я нашла среди бумаг в старом комоде, а сейчас оно было бережно спрятано в кармане моего пальто.

Написанное твоими руками в далеком прошлом, пропахшее твоим ароматом, сливающимся с чернилами ручки, которую ты вынуждаешь выводить аккуратные линии, пропитывая листы плотной бумаги собственным теплом и мыслями, которые расползаются по некогда чистому полотну, образовывая целые фразы.

Ты никогда не писал мне писем, за исключением наших переписок в сети, которые больше походили на выстрел в вечность, непреодолимую и бесконечно долгую – не прожить и не переплыть. Но даже то, что не поддавалось прикосновениям и не имело абсолютно никакой формы, поселялось во мне необъяснимым теплом и трепетом. Ты пронизывал от макушки до кончиков пальцев ног, посылая вибрацию по позвоночнику и покалывание под ногтями (до 15 лет я считала, что это вызвано холодом, но после выяснилось, что чрезмерная чувствительность скрывается в деталях). Скитаясь по городам и странам, позволяя своей души мигрировать и превращаться в обедневшего туриста, которому не хватает даже на стаканчик растворимого кофе в грязной забегаловке, с тобой я впервые ощутила себя дома.

Если бы меня попросили привести множество синонимов к слову «обитель», я бы назвала твоё имя. Это не стены, не высокий потолок, а твои руки, твоё имя, звук твоего голоса и аромат, который не выдворить из легких, ибо он навсегда поселился там, не спрашивая разрешения на прописку.

Одна тысяча девяносто пять дней без тебя, тянущиеся, словно столько же жизней, прожитых под бесконечными дождями, не имеющих начала и конца. Одно письмо, которое почтальон в своей фирменной фуражке доброжелательно сунул мне в руки с таким видом, будто знал его содержание наизусть, обладая сокровенной для других способностью просвечивать плотно запечатанные конверты насквозь, подобно рентгеновским лучам, самым бестактным образом заучивая строки, которые после будет долго пересказывать коллегам, треща об этом без умолку. Жизнь с детства давала мне самые сложные уроки, которые оставили неизгладимые отпечатки, иногда возникало желание крикнуть, что есть мочи: «Это нечестно! Нечестно, что кому-то постоянно выпадает что незаурядное, у меня же – вереницы заданий, помеченных звездочкой!». Но бесполезно кричать, когда вокруг – бескрайнее поле и свод горизонта, выжженная солома, которая когда-то была зелёной и сочной травой, пускающей пахнущий летом сок на пальцы, стоит, заливаясь смехом, выдрать охапку из влажной почвы. С пустотой разговаривать бесполезно – она может быть немым слушателем, который отвечает, если ты долго смотришь в его глаза, пускает ответы снегопадами и желтой листвой, черными полосами, событиями и хрониками, что образуют жизнь, имеющую форму, запах, диктующую свои правила, подобно голосу, доносящемуся из старой пластинки, скулящему и скрипящему иногда от потёртостей и царапин на блестящей поверхности. Сейчас даже она молчала. Оставалось нарисовать на календарном листе грустный смайлик и перевернуть страницу.

В Питере вновь облачно. Северная столица словно скованна родственными узами с Лондоном, в который с необычайным отчаянием мечтает вырваться каждый, но только не тот, кто имеет возможность дышать её влажным воздухом, кутаясь в шарфы получше. Для них красные телефонные будки, знакомые по всему миру, изображенные на страницах учебников, которые преследуют на уроках английского, теряют свою яркость, походя больше на консервные банки, а Тауэрский мост напоминает средневековую развалюху, нависающую своей мрачностью над холодной гладью Темзы. Люди не отличаются своим постоянством и логикой: живущий в Мурманске мечтает купить билеты в Москву в один конец, а французы, бесконечно спорящие в своих национальных различиях с итальянцами, были бы рады перебраться в венецианский рай на месяц-другой.

Передо мной сидит Романтик. У него клетчатые рубашки, широкие свитера и очки в странной оправе – она абсолютно не подходит к его типу лица, искажая общий вид, но его, несомненно, всё устраивает куда больше тех, кто встречает его на своем пути, считая нужным ткнуть именно в эту деталь его продуманного до мелочей образа. Романтиком его прозвали, потому что он жить не может без милых безделушек, ассорти комплиментов, вырывающихся у него изо рта чаще, чем пожелание доброго утра пожилой соседке, на которую он любит, якобы между прочим, пожаловаться всем без исключения, и своими взглядами на жизнь. Ничего не смыслящий в любви, но не упускающий возможность посмотреть на звёзды, название каждой из которых он знает наизусть. У него нос со смешной горбинкой, которую он практически презирает, и слишком звонкий голос.

Кто-то твердит, что у него ко мне чувства, я же этот факт стараюсь игнорировать, не акцентируя на нём внимание. Мы знаем друг друга год и три месяца. Он верит в приметы и вызывает во мне смех – мой цинизм не ладит с его мировоззрением, у них бесконечные войны и они без двух минут враги. Иногда он покупает мне кофе и рассказывает о своих любовных неудачах, о которых я бы без труда смогла написать книгу в трех томах, не боясь осуждений и критики в свой адрес.

– Твоя мать нашла способ достать даже меня. Не знаю, что ей было нужно, но она отчаянно названивала мне вчера весь вечер. Пока мой мобильник добросовестно переадресовывал все её звонки на автоответчик, – Романтик поправляет очки, улыбается лучезарно и мне хочется сделать также, но почему-то одна мысль о той, которая должна вызывать во мне приступы тепла, дарит разочарование.

– Моя мать найдет способ достать кого угодно. Считай, что ты, подобно смелому рыцарю, взял мою жестокую участь на себя.