Ника Горн - Если путь осязаем

Вечер, будь он неладен, переставал быть. Словарный сopypaste выдернул автора из контекста и вернул на шестой этаж здания образца начала 18-го века, в одинокий, пусть и роскошный гостиничный номер. Амазонка вышла на балкон, потянулась, понежилась в теплоте косых лучей, опустилась в плетеное кресло и приготовилась к атаке. Для начала она извлекла из памяти стопку аргументов из ранее сохраненного на подобный случай файла и одобрительно подмигнула своему же отражению в режиме портретной съемки вместо команды «Огонь на поражение!»:

– Порывы?! И что у вас там стремление даже нашептывается? Чур меня, показалось, – прицеливалась атакующая, настраиваясь на лобовую.

– Что именно показалось? – повинуясь принять все, что уготовлено ему на этот раз, уточнил обреченный.

– Нет у вас ни порывов, ни стремлений, – метко щелкнул голос и с ходу попал в чуть дрогнувшую цель.

– Пфф, я почувствовал обожание и необходимость сообщить об этом, что немедленно сделал.

– Одни фантомы в вашей голове.

Закрепив цель на мушке, диктующий голос с отточенной годами тактикой наносил один за другим удары ловко раскрученным над собой свистящим кнутом обиды.

– Как скажете, – предвкушая не менее хлесткое продолжение, противник мысленно поправил выбившийся локон ее молочно-шоколадных волос за правое ушко, умиляясь ее нынешней горячности.

Они проходили эту стадию неприличное количество раз, и каждый из участников поединка безупречно знал свою роль. Поэтому всё шло как по маслу.

– А ваш порыв связан исключительно с чувством вины. За то, что вы не выполняете обещаний. За то, что вы забываете про обещания. За то, что вы знаете, что я вам этого не прощу.

– Нет. Даже не рядом. А чувство вины, даже если бы оно пыталось пробиться наружу, вы уничтожаете с завидным постоянством своими выходками.

– Какими такими выходками?! Что за голословность?! Обожаете?! Так будьте любезны мне хоть издали дать почувствовать это ваше обожание. А то его как ветром сдуло на второй же реплике.

– Да, та же Серафима.

– Серафима – это не выходка, это моя ответственность и мое право. Никакой цели, кроме как поднять ей настроение и узнать про ваше детство, я не преследую. В вашу семейную трагедию я не лезу и никак не стараюсь на нее влиять, более того, прошу меня не посвящать в подробности вашего нынешнего бытования. Я всего-то имею наглость делать заметки о ваших былых семейных трагедиях. Если бы вы мне хоть раз пояснили причины вашего гнева, я бы имела основания для корректировки цели. Почему вы называете мою добрую волю выходкой, мне не ясно и крайне оскорбительно. Ваша маман не знает ничего о том, что ее безупречный сыночка плотно подсел на мой контент, и от меня никогда не узнает, если вас это беспокоит. Обмануть и запутать меня у нее не получится, слишком коротка ее память, и временные дыры в ней слишком очевидны. И потом обмануть можно только в случае, если бы я намеревалась ее использовать в некоем хитроумном плане. Но у меня его нет. Даже если предположить, что она постоянно притворяется и пользуется моим доброволием, мне ни капли от этого не обидно. Мне от этого никак. Мне приятно быть в вашем пространстве. Приятно трогать ваши книги, смотреть в зеркало, которое видело вас двадцати лет от роду.

Голос закрыл глаза и легко перенесся из уютного кресла двадцатых годов 21-го века на жестковатый диван в панельном доме восьмидесятых годов 20-го века, в свою двадцать первую весну, и продолжил:

– Я считываю вас там с каждой вещи, вижу вашу тень при каждом медленном повороте головы.

Голос органично пребывал в двух измерениях одновременно. Он виртуозно пробирался сквозь плотные слои памяти, извлекая запахи, образы и звуки из их единственной встречи в квартире той самой Серафимы.

Вот молодой озадаченный Герман в темной гостиной на полу подпирает спиной шкаф в позе с картины «Демон сидящий». Кудрявая челка спадает на лоб. Прижимаясь губами в задумчивости к правому плечу, он смотрит в окно. Крупные желтые капли стекают по стеклу, отмеряя самые первые минуты того, что не должно было случиться. Мысли о невозможности происходящего и отсутствии плана действий на случай, если она все-таки решится прийти, одолевают влюбленного Германа, мешают определиться с тем, как ему быть с внезапно очутившейся в его квартире Кирой, притаившейся на диване по левую руку. Тусклый экран телевизора подсвечивает растерянный профиль сидящего. Демонстрируемый на экране экшн давно отчаялся увлечь присутствующих остросюжетным содержанием. Оба несущихся галопом сердца предельно сконцентрированы исключительно друг на друге. Молодой человек старается выглядеть спокойным, даже что-то напевает, всей своей позой подавляя терзающие его опасения. Он уверен, что Кира либо не поймет, обидится и больше не придет, если близости в этот первый раз по его инициативе не случится, либо, наоборот, откажет ему, если он отпугнет ее излишней настойчивостью или робостью. При любом раскладе это будет крупнокалиберный фейл, после которого наступит крах. Герман отчетливо понимает, что он в ловушке, и всё же второй вариант кажется молодому человеку менее провальным. Еще пару минут, и он сократит расстояние до вытянутой руки.

В свою очередь гостья, интуитивно считывающая одолевающую хозяина дилемму, делает ставку на первый вариант, недооценивая голод курсанта. В то же время Киру переполняет любопытство и нетерпение, она незаметно забирается с ногами на незнакомый диван, избавляется от сдавливающего живот капрона, садится в привычную позу лотоса. Черно-белая твидовая мини-юбка с запахом стыдливо прикрывает узкие бедра ее с каждой минутой смелеющей обладательницы. Герман боковым зрением скользит по дивану, замирает, дойдя до колен, медлит, но уже принял оба варианта развязки…

– Я слышу и чувствую тебя там. Я… – продолжал голос, выныривая из прошлого в настоящее. – Ты не способен понять, каково это и что это для меня значит. И значимость эта всё еще перекрывает ее негативные последствия в виде твоего демонстративного молчания или необоснованных упреков.

– Еще как способен, моя сладкая, – произнес про себя Герман.

Голос осекся, зафиксировав бесконтрольный переход на «ты», спешно открыл заметки и записал диктуемый на высокочастотной волне текст:

«Когда ты смотришь на меня так, я становлюсь моложе,

Когда вдыхаю запах твоей соленой кожи, я превращаюсь в ветер. Похоже,

Всё это выдает в нас вечность».

– И что мне с этим делать теперь? – пробормотал голос.

– Включить в первую главу, – ответил кто-то с той же высокой частоты, – роскошная же сентенция. Дарю.

В силу того, что подобные прямые включения случались последнее время с завидной регулярностью, голос не только не удивлялся постоянному аудиальному сопровождению, но и пользовался случаем для коротких, но содержательных бесед. Особенно это выручало, когда вокруг было полно заумных челов, спешащих выплеснуть на нее свою эрудицию. Она смотрела на таких вот умников, а сознанием переключалась на другую частоту и слушала уже совсем другие истории, которые потом еле успевала записывать в перерывах между третьим и пятым глотком одного бокала, который Кира предпочитала растягивать на весь вечер.