Виктор Улин - Теща

– Костя… – прямо сказал я.

И даже взял его за рукав.

–…Костя. Дело в том, что я. Как бы тебе сказать…

– Говори прямо, – великодушно сказал будущий художник.

– Дело в том, что я… Я не знаю… что там у теток творится между ног. Как там устроено, как называется. и так далее. И когда ты говоришь по какие-то губы…

Я не договорил, все-таки покраснев от стыда.

– Ясно, – спокойно ответил он. – Ты ни разу в жизни не видел голую женщину. Я так и думал.

– Ну…

Мгновенно размыслив, я решил промолчать о таком гнусном поступке, как подглядывание за моющейся матерью; тем более, что ничего существенного не увидел.

–…В общем да. Не видел.

– Я тоже, – одноклассник вздохнул и добавил печально. – Где ее увидишь-то?

Как сейчас вижу выражение Костиного лица, и даже движение пальца, каким он поправил очки на своем носу.

Я помню все с ненужной точностью, и сердце мое обливается кровью от жалости к моему поколению, полностью обделенному всем, касающимся вопросов пола.

Я вспоминаю тонкий Костин палец и его круглые, как у Джона Леннона, очки-велосипеды, и думаю что сейчас любой мальчишка путем минимальных ухищрений выйдет в интернет и увидит все, что нужно.

И пусть записные моралисты обрушат на мою голову ушаты благочестивой грязи, но я буду стоять на своем.

Ошибки рождаются незнанием, знание выводит на нужную дорогу.

И, кроме того, для психики, для формирования межгендерных отношений гораздо полезнее разглядывать части тела у порнозвезд, чем у своей матери.

– Где увидишь-то ее… – повторил он.

И столько грусти звучало в его словах, что я не выдержал.

Покраснев, как переваренный рак, я пробормотал, чувствуя невозможность оставлять недоговоренное между обретшими друг друга в неясном поиске:

– Я вообще-то не совсем… Я…

Я чувствовал, что признаюсь в святотатстве, после которого вновь обретаемый друг может повернуться и уйти, но все-таки договорил:

– Я… мать свою… голую видел… один раз, когда она мылась…

Костя молчал, не меняя выражения лица.

–…Примерно вот это место и то мельком.

Я показал рукой на себе, чуть повыше того, где у меня бушевал огонь.

– Ну, так это считай вообще ничего не видел, – еще грустнее ответил друг. – Когда мы ездили к бабушке в деревню, я мать свою сто раз видел совсем голую со всех сторон. Выйдет обливаться во двор, а полотенце в доме забудет. Кричит – « Костя, принеси» . Ну я и приносил.

Меня бросило в жар.

Оказалось, что все, ценой немалых усилий доставшееся мне, не шло в сравнение со знаниями Кости, пролившимися на него с небес.

– Да только это не считается ни фига. Я же тоже ничего такого не увидел. Не мог же я ее просить: « Мама, встань к лесу передом, ко мне задом, наклонись вперед и покажи, что у тебя есть »! И вообще мать не считается, у меня на нее не вставал ни капли. Я не мать имел в виду, а женщину.

– Да… – протянул я неопределенно.

– В деревне и женщин тоже можно было увидеть. Там по вечерам девки голыми купаться ходят, на пруд. Там по берегу кусты, все парни подсматривают, и у каждого елда вот такущая…

Я не знал, что такое « елда », но подсознательно ассоциировал слово с чем-то опасным, вроде кувалды.

–…Но я тоже ничего не разглядел, и так плохо вижу, а в сумерки у меня куриная слепота. Слишком близко лезть боялся, могли побить за просто так.

– Но тогда откуда ты все это знаешь? – спросил я. – Все эти… губы.

Мне сделалось еще жарче.

– Ну… – Костя вздохнул, снисходительно и грустно. – Я же в художке учусь.

– Ну да, – подтвердил я, не понимая сути.

– Настоящей обнаженки с голыми тетками нам, ясно дело, не устраивают. Но всякие гипсы есть и репродукции вот такого размера…

Костя развел худые руки и я вдруг понял, что помимо высокой чувственности натуры, он обладает еще и знаниями, к которым я так мучительно стремлюсь.

–…И даже есть медицинская книга, по анатомии, с рисунками. Правда, самые интересные страницы давно выдраны. А ты что… Вообще ничего не знаешь?

– Вообще ничего, – я обреченно кивнул.

– Пойдем на скамейку, посидим, я тебе нарисую в общих чертах, – предложил просвещенный друг.

И я понял, что в моем неведении вот-вот зазияет трещина.

Забегая вперед, скажу, что когда мы познакомились ближе, Костя показал свои тайные творения.

Для них у него имелся особый блокнот.

Когда он протянул мне его и я открыл первую страницу, то…

Уточнять не вижу смысла, тут все ясно всем.

На этих рисунках друг быстрым карандашом изображал знакомых особ женского пола. Правда, окружали нас особы одни и те же, причем довольно скучные: одноклассницы да учительницы. И они вряд ли могли представлять собой предмет искусства, если бы не одно «но» .

Пронзая реальность воображением художественного ума, Костя изобразил их голыми.

Да, абсолютно голыми.

Сидя в классе, он захватывал какую-нибудь безобидную сценку из школьной жизни.

Например, мою бывшую невесту Люду, плывущую у доски по географии, и недовольную учительницу Евгению Михайловну за столом. Фигуры были узнаваемы, позы не вызвали сомнений, оставались даже штрихи внешних форм, с которых начинался рисунок. Но Костя своих героинь раздевал. И смешно было видеть Потапову, упершую указку куда-то под низ плоского живота. А Евгеша, как мы ее звали, состояла из одних молочных желез, из каждой можно было сделать пол-Кости. Ведь не зря историк Василий Петрович, заложив за воротник сильнее обычного, утверждал, что в нашем городе имеются две достопримечательности: недостроенный в течении пятнадцати лет автомобильный мост через реку Белая и грудь Евгении Михайловны.

Нарисовано было здорово; не зная женского тела и не умея судить о точности изображения, я улавливал правдоподобие рисунков.

Поплыв в эмпиреях сладострастия, я покраснел и попросил друга, чтобы он нарисовал мне таким же образом соседку по парте.

Он ответил, что сделает это запросто.

Раздетая догола Костиным нескромным карандашом, Таня получилась как живая, она смотрела круглыми глазами и казалось, собиралась заговорить. Правда, через день, после последнего в году урока физкультуры, Костя попросил у меня рисунок обратно, чтобы слегка подправить Танины соски, которые он сумел рассмотреть.

Надо ли говорить, что обнаженная Таня заменила мне всех гимнасток, фигуристок и даже облепленных мокрым купальником пловчих.

Этот рисунок стал источником моих феерических грез и служил исправно до тех пор пока…

Впрочем, о « пока » вспоминать рано, я еще не закончил воспоминания о всплеске эротизма, испытанного после сближения с новым другом.

Рисовал Костя отменно. Он, конечно, был прирожденным художником и наверняка чего-то достиг на этом поприще, да я потерял его из виду.