Виктор Улин - Теща

Она была чуть более упитанной, нежели другие, имела невыразительное лицо, чуть заметную грудь и толстые, как булки, верхние части ног.

Телеоператору она нравилось не меньше, чем мне; в заключительных упражнениях камера задерживалась на ее теле. Долгие планы демонстрировали ее светлые окорока, кажущиеся более толстыми и более гладкими, чем были, поскольку под коленями начинались контрастные черные гольфы. Гимнастка без эмоций лежала на боку, ноги ее поднимались и опускались, словно крылья бабочки.

С точки зрения современных подростков такое зрелище, конечно, было смехотворным.

Источником моих наслаждений служил убогий черно-белый телевизор, вокруг темных частей изображения слоилась тройная « волна » отраженного сигнала: городской передатчик имел малую мощность. В серых пятнах я скорее угадывал, нежели видел ноги спортсменок.

Но в искусстве наслаждаться аэробикой я достиг вершины самоудовлетворения, не имевшей равных.

За короткий срок я научился хранить полную готовность на взводе в течении десяти минут передачи. Противоборствуя попыткам тела сработать самостоятельно, я дожидался момента, когда толстушка шире всего раздвинет ноги и купальник туго натянется на том месте, которое – как я узнал спустя годы от своей жены-медика – по-научному именуется « вульвой ».

Чем заканчивалась телеаэробика, уточнять не буду.

Скажу лишь, что старый « Темп » стоял на тонких ножках, под ним был паркет, поскольку родительский ковер туда не доставал, а кинескоп был спрятан под стеклянной маской, вытереть которую не представляло труда.

К сожалению, аэробику прикрыли раньше, чем прекратил существование сам канал.

Уже во взрослом возрасте, я слышал про метод лечения мужчин с нарушениями половой функции: их заставляют смотреть порнографию и достигать пика одновременно с экранными героями.

Я не ставил себе никакой цели, потому что ее не знал.

Я просто хотел получать наслаждение, глядя на раздвинутые ляжки девушки.

Когда аэробика прекратилась, мои сеансы с газетными гимнастками подогревались мыслями о телепассии.

К тому времени я сделался профессионалом нехорошего дела, научился совершать процедуру над собой быстро и беззвучно, мне перестало мешать даже присутствие родителей в их комнате.

Мать с отцом мирно смотрели телевизор, я тихонько запирался в туалете, пристраивал в притвор двери страницу со спортсменкой, смотрел на нее и одновременно вспоминал девушку с аэробики.

Мне удавалось совместить видимое и мыслимое, я воспаленно фантазировал о том месте, где у женщины сходятся ноги.

Но почему именно о нем, а не о пупке или, например, о подмышке – я не знал, хоть убей.

В том, наверное, крылся главный парадокс моего мальчишества.

Мы росли нормальными человеческими темпами, наши гормоны зрели вовремя, мы ощущали функционирование своих органов – но понятия не имели, зачем они нужны.

Подсознательно я догадывался, что природа интереса основана на различии между мальчиками и девочками. А оно – это различие – крылось в том, что прячут даже малые дети в песочнице.

Что именно скрывают мальчики, я знал, поскольку и сам все это скрывал.

Но к своему стыду, доучившись до восьмого класса, я ни разу не видел девочки без трусиков.

До школы я сидел дома, в детский сад не ходил: тогда с нами еще жили дедушка и бабушка. Главный источник первых знаний, появляющихся в момент безопасного восприятия, прошел мимо меня.

Кое-какие элементы женского тела в определенный момент я стал представлять, разглядывая одноклассниц.

Однажды после летних каникул у девчонок обнаружились выпуклости на груди. Кому-то из повезло больше, кому-то меньше, но кое-чем могли похвастаться все. Эти новые части знакомых тел сделались предметом повышенного интереса со стороны мальчишек.

Надо признаться что и мне порой хотелось потрогать Розу Харитонову, самую заманчивую из всех. Но я долго сдерживался – то ли от нерешительности, то ли от несвоевременности.

Разумеется, грудь имелась у каждой из окружавших у меня женщин: от матери до учительниц, даже у пионервожатой Марины. Но, никогда в жизни не прикасавшись к этим местам, я представлял молочные железы твердыми, как камень. Точнее, как гипс на статуе не то пионерки не то колхозницы без весла в детском парке имени революционера Ивана Якутова, располагавшемся недалеко от моего дома.

Когда я наконец очень осторожно ткнул указательным пальцем в Розину выпуклость, то оказалось, что, вопреки моим прежним представлениям, женская грудь очень даже мягкая. Правда, мгновенный ответный удар кулаком по лбу оказался очень жестким и от дальнейшего исследования я воздержался.

Ограничился визуальным наблюдением.

Некоторые девчонки, не обзаведясь чем-то серьезным, обходились без лифчиков – у них на физкультуре через трико проступали соски, очень выразительные на вид. Они казались не гипсовыми, а вовсе железными, но трогать их не решался даже отморозок Дербак.

Грудь, конечно, не являлась единственным привлекательным местом. Тогдашняя мода на мини сделала юбки короче черных фартуков, оголяла ноги так, что то и дело показывалась плотная часть колготок – « трусики », которые соединялись с чулками.

Но таящееся там по-прежнему оставалось загадкой.

Распаленный ежедневными упражнениями, в школе я стал тискать взглядами одноклассниц.

С точки зрения шанса познать главную тайну – которую, как я понял позже, наиболее смелые узнавали в безбашенном возрасте – все оставались одинаково неприступными.

Будучи тихим и скромным, я никогда не стоял в рядах секс-символов.

Однако определенные романтические опыты, как ни странно, имел.

Возможно, они были обусловлены тем, что в нашей отвратительной со всех других точек зрения школе №9 все-таки не сильно порицалась дружба с девчонками. В любом возрасте и в любых проявлениях. Если в иных мальчишку, не презиравшего открыто одноклассниц, подвергали обструкции, то у нас такому грозило лишь прозвище « девчачий пастух » – необидное, порой даже уважительное.

В первом классе – уже не помню, почему – наша учительница Анна Афанасьевна посадила меня на последнюю парту, а в соседки определила Люду Потапову. Неразвитую, заторможенную будущую двоечницу с длинными толстыми темно-русыми косами.

У Люды было необоснованно выразительное лицо – не потому, что что-то выражало, а ошеломительное от отсутствия мысли – и огромные глаза. Стоит признать, что больше таких не видел ни разу в жизни, а за четверть века приработков в университете женских глаз я видел больше, чем достаточно.

Но, конечно, в первом классе меня привлекали не Людины глаза, а она сама. Ведь, как я уже говорил, в детский сад я не ходил и никогда не видел вблизи настоящую девочку. Поэтому Людой я был увлечен как новой сущностью в целом.