Элизабет Гейдж - Мастерский удар

Джули прижалась к нему.

— Значит, до завтра?-спросил он, сжимая ее руки.

— Только приходи пораньше. Я буду думать о тебе всю ночь.

— Ну что ж, только делай это во сне, -шутливо велел Скотт. — Я хочу, чтобы ты отдохнула.

— Ну, хорошо. Будешь мне сниться.

— А ты мне, — согласился Скотт. — Интересно, сможем ли мы разговаривать друг с другом в наших снах? Попробуем?

— Конечно, дорогой. Да, завтра я все расскажу тебе. Спокойной ночи, Скотт.

— Спокойной ночи, Джули.

Он долго смотрел ей вслед, пока Джули открывала ворота и входную дверь, потом, вздохнув, попросил водителя ехать в отель.

Джули прошла через главный вестибюль, погруженный во тьму и оттого выглядевший зловеще-слуги давно уже спали. Она всегда открывала дверь своим ключом, чтобы никого не разбудить.

Охваченная счастливыми воспоминаниями, Джули присела на покрытые ковром ступеньки лестницы, оглядывая притихший вестибюль. Здесь она любила играть в детстве. Тогда она чувствовала себя свободной и счастливой — пока не начался весь этот кошмар.

Но теперь свобода снова была близка, и скоро она навсегда покинет этот дом, где была так счастлива и так несчастна. Пожалуй, она будет скучать по нему, по тем дням, когда Гретхен заботилась о ней, возила в магазины выбирать наряды, а Джек помогал решать головоломки, учил ездить верхом и играть в теннис. И даже вечно испуганной и бессловесной матери ей будет не хватать — ведь она иногда читала Джули перед сном, а однажды помогла испечь имбирный пряник. Да, жизнь на Парк-авеню была нелегкой, но все-таки не такой уж плохой. Отец не смог отравить все целиком.

С этой мыслью Джули встала и поднялась наверх по лестнице, не желая вызывать лифт и беспокоить домочадцев. К тому времени, как она добралась до своей комнаты на четвертом этаже, ноги отказывались двигаться. Должно быть, уже очень поздно, около трех ночи. Джули все еще ощущала на губах поцелуи Скотта, чувствуя себя молодой, очень хорошенькой и чистой. Ода не могла дождаться, когда наконец ляжет в постель и, словно школьница, будет думать о Скотте, пока не заснет. А всего через девять часов они снова увидятся. Сознавать это было каким-то благословением, почти немыслимым счастьем. Щупальца Магнусов слабели с каждым часом. Свобода совсем близка.

Она вошла в темную спальню и закрыла за собой дверь. Жаль, что она не запирается, но отец приказывал снимать засов каждый раз, когда Джули пыталась поставить его, под предлогом, что дочь слишком эмоциональна и нужно, чтобы слуги могли беспрепятственно войти в комнату, если что-нибудь произойдет.

Но Джули не хотела сегодня думать об отце.

Она разделась при свете луны и потянулась к выключателю.

Но тут чья-то рука обвилась вокруг ее шеи и жесткая ладонь зажала рот.

Джули мгновенно поняла: это Джонни. Она знала этот животный, мускусный запах так же хорошо, как чувственный аромат собственной страсти.

В течение всех этих последних недель она старалась не думать о нем и никуда не выходить одна. Джули даже попросила камердинера, чтобы тот, если позвонит мистер Марранте, передал ему, что мисс Магнус уехала в Европу. И постепенно Джонни стал всего лишь неприятным воспоминанием, как и все то, с чем она намеревалась вскоре расстаться.

Но, видимо, Джули недооценила его.

Она молча сопротивлялась в темноте, пытаясь вырваться, но скоро поняла, что это совершенно бессмысленно. Джонни легко удерживал ее одной рукой. Казалось, он наслаждался ее беспомощностью и своей силой. Еще бы: он сумел проникнуть в ее комнату, покорить бастион могущества Магнусов, хотя она когда-то заявила ему, что ни один негодяй и близко не сможет подойти к этому дому! Ну почему она была настолько глупа, что позволила счастью совсем ослепить себя! Следовало принять хоть какие-то меры предосторожности.

Она отчаянно старалась укусить Джонни за руку, но тяжелая плотная ладонь намертво впечаталась в рот, так что она не могла даже шевельнуть губами.

Чувствуя себя хозяином положения, он сжимал ее, словно в тисках, но постепенно это все больше становилось похоже на объятие. Джули ощутила, как напрягшийся пенис уперся в упругие полушария ягодиц. И самым ужасным было то, что ее тело отвечало ему. Как всегда, Джонни, своим безошибочным инстинктом самца, моментально почувствовал ее реакцию, ее возбуждение, смешанное с ужасом, и издал хрипловатый полустон-полурычание. Тихий возглас победителя.

Теперь его левая рука сжимала запястье Джули. Он отпустил ее шею — оба оказались в центре комнаты, где она не могла ни за что спрятаться. Горячая ладонь медленно поползла по животу, скользнула вверх, лаская груди, сжимая и вытягивая нежные соски. Потом снова спустилась вниз, легонько погладила по животу, отыскала резинку трусиков — последней защиты Джули.

На нее нашло странное оцепенение, а Джонни, казалось, наслаждался ее страхом. Его прикосновения становились все мягче, чувственнее.

Легким поцелуем он коснулся нежного местечка за ухом, зная, что это всегда возбуждало Джули, и прошептал:

— Что случилось, Золушка? Была на свидании сегодня?

Его рука скользнула в трусики, начала ласкать мгновенно повлажневший напряженный холмик между трясущимися ногами.

— М-м-м, — пробормотал он, — вот это мне нравится.

Джули охнула и, вся сжавшись, попыталась увернуться. Но напрасно. Он был слишком хитер и ловок — она не могла ни закричать, ни ударить его, оставалось только кипеть в этом безжалостном объятии, словно в скороварке, ощущая, как поднимается накал, пока он гладит, дразнит, подталкивает ее сзади и хладнокровно наблюдает, как она становится все более беспомощной.

Джонни медленно стянул с нее трусики, подтолкнул к кровати и медленно, дюйм за дюймом, опустил на покрывало, накрыв своим телом.

— Думала, что избавилась от меня? — прошептал он. — Это не так-то легко, принцесса. У Джонни свои способы, верно?

Она безвольно лежала на постели, со спущенными до колен трусиками, почти не сопротивляясь, и скорее угадала, чем увидела, что он расстегивает пуговицы на рубашке и «молнию» на брюках, почувствовала присущий ему одному запах — смесь алкоголя, табака, резкого одеколона и преобладавшего над все остальным желания.

Джонни раздвинул ее ноги, сильные пальцы скользнули по внутренней стороне бедер, задержались у колен, словно проверяя, сильно ли они дрожат, а язык проник в ее ухо, лизал, гладил, ласкал.

— Вот и умница, — пробормотал Джонни. — Папина дочка знает, с какой стороны хлеб маслом намазан, верно?

Ни один мужчина не знал ее тело так хорошо, как Джонни. И не узнает. Даже сейчас, когда она собиралась жить без него, когда полюбила другого, в глубине души Джули не сомневалась, что извращенно-чувственное воспоминание о Джонни будет жить в ее сердце до конца ее дней. Ибо каждая женщина, какова бы ни была ее судьба, раз в жизни встречает такого Джонни, который проникает в каждый уголок ее страсти, делает на время своей рабыней, дарит невозможное, неземное наслаждение. Она снова принадлежала ему, и оба это знали.