Светлана Ильина - В вихре времени

– Машенька, надеюсь, ты не будешь против, если Сергей Александрович к нам присоединится. Мне кажется, чтобы в столь юном возрасте так писать – надо иметь большой талант.

Пока гость рассказывал свою биографию, Маша его разглядывала: нос коротковат и чуть-чуть вздёрнут, кудри золотого цвета. Приятный, но напоминает куклу, которую ей подарили в десять лет. Она не понимала, почему Николай им так заинтересовался, даже за стол пригласил? Он не символист, это факт. Стихи несовременные…

Маша постукивала пальцами по столу в такт шальной музыки, зазвучавшей в ресторане, и в упор смотрела на незваного гостя. Зачем она так вырядилась в это злачное место, где никому нет дела, как ты одета? Даже кавалера интересует абсолютно другое.

– Скажите, Сергей Александрович? – вступила она в разговор, – а у вас есть идея, о чём будете писать стихи в дальнейшем? К какому течению присоединитесь? Может к символистам или ещё к кому-нибудь?

Есенин положил вилку на стол и задумался, опустив глаза, будто провинившийся гимназист.

– Честно говоря, у меня нет никаких идей. Я пишу о родной земле, по которой скучаю здесь, в Москве. В городе много людей, шума, а там тишина, красота… Нет, идей особых нет.

– Ну, раз нет идей, тогда и писать не стоит, – насмешливо припечатала Маша. Она скрестила руки на груди и откинулась на спинку стула, – если нет убеждений, то вы не станете хорошим поэтом. А если и станете, то потом вам будет стыдно за стихи без идей, без пользы для людей…

– Мария, – живо отозвался Николай, – почему ты думаешь, что символистов будут больше любить, чем стихи Сергея Александровича? Сначала одни идеи, потом другие, а душа как же? Господин Есенин о русской природе пишет, – запальчиво возразил Николай.

– Его стихи слишком примитивны и неинтересны даже по сравнению со старыми поэтами, например, с Пушкиным, – сердито ответила Маша, не желая уступать Николаю.

– Вот как? А разве Пушкин не писал так же просто? Вот например:

Сквозь волнистые туманы

Пробирается луна,

На печальные поляны

Льет печально свет она.

По дороге зимней, скучной

Тройка борзая бежит,

Колокольчик однозвучный

Утомительно гремит.

– Здесь такая же простота образа, тебе не кажется? – не унимался Николай.

Машу стал раздражать разговор, она уже отвыкла, что ей перечат. Зато молодому поэту было весело. Есенина, видимо, радовало, что посетители ресторана начали оглядываться и прислушиваться к их спору. Он заговорщически подмигнул Николаю и обратился к ней:

– Вам, барышня, нравятся высокие идеи, так послушайте, что говорят древние:

Чем за общее счастье без толку страдать,

Лучше счастье кому-нибудь близкому дать.

Лучше друга к себе привязать добротой,

Чем от пут человечество освобождать.

Николай снова захлопал:

– Браво, Сергей Александрович! Машенька, не обижайся, у нас разные вкусы, – попросил он, замечая её сердитый взгляд.

– Да что вы понимаете в стихах, господа! – разозлилась Мария, – Брюсов в вашем возрасте, Сергей Александрович, сразу прославился одним моностихом…

– А, знаю, – перебил Есенин, – "О закрой свои бледные ноги!" Что ж, выдающееся стихотворение, – засмеялся он.

– А господин Чехов уточнил, как врач, что символисты врут, и ноги у них такие же волосатые, как у всех, – подхватил Николай, и они оба покатились со смеха.

Маша была в ярости – появилось дикое желание запустить в них бокалом вина. Но Николай ничего не замечал, ему было всё равно, какое у неё мнение и настроение… Все её иллюзии насчёт власти над ним разлетелись на осколки. Она решительно поднялась из-за стола, и молодые люди поспешно встали следом.

Всю дорогу домой Николай тщетно расспрашивал, почему у неё испортилось настроение. Но разве она могла откровенно признаться, что не настолько интересуется поэзией, чтобы терпеть за столом кого ни попадя, наблюдать, как ест этот неотёсанный крестьянин, да ещё и восхищаться стишочками! У них в гимназии девушки в альбомах и получше стихи писали. Самое ужасное было в том, что Коля с ней не считался!

Маша сдержанно попрощалась с Николаем, даже не взглянув на него, хотя он настойчиво пытался поймать её взгляд.

“Всё-таки мы по-разному смотрим на жизнь,” – с досадой думала она, раздеваясь с помощью Лизы. Та видела, что барышня приехала не в духе, и молчала, боясь спрашивать.

Маша и сама толком не понимала, какие у неё взгляды, но одно знала точно: жить надо ярко, заражаясь передовыми идеями, а не так, как этот Сергей Есенин проповедует – любоваться черёмухой, да цветочками. Похоже, что Николай не разделял её убеждений. Закопался в архивах, да в учебниках истории, а ей хотелось по жизни… не идти – бежать… Может быть, и не с ним.

Глава восемнадцатая

Маша не подходила к телефону уже два дня. Всё было понятно без объяснений – она обиделась из-за неудачного ужина в ресторане. "Чёрт меня дёрнул выпить этот бокал вина, знаю же, что после малейшего глотка становлюсь сам не свой!"– думал Николай, отправляясь на Пречистенку.

"У нас не совпадают взгляды на поэзию, ну, так это ничего страшного," – утешал он себя.

Странно, что Есенин Маше не понравился… Не понять её. Пешков ей нравится, а Есенин раздражил. И женщины ещё говорят, что они похожи на мужчин… Пойми их логику!

"Если Софья права, и женщина с мужчиной должны быть друзьями, то… что же нас тогда связывает? Что общего?"

Единственное общее дело – это преподавание на Пречистенских курсах. Маша взахлёб рассказывала об уроках и спрашивала, нравится ли Николаю там работать? Он и сам не понимал. Елагин уже провёл несколько занятий и с удивлением и радостью обнаружил, что ошибался в оценке народного университета.

Сначала его поразил прекрасный хор, где преподавали опытные и талантливые музыканты. Он проходил мимо класса, когда вдруг запели русскую песню "Ой, ты Волга-матушка". Ноги будто приросли к полу. Такого душевного исполнения ему давно не приходилось слышать. Но следом запели "Смело, товарищи, в ногу!", что подтвердило подозрения о недвусмысленной направленности программы.

Ещё одним открытием для него стал художественный класс. Впервые Николаю довелось увидеть любимого художника – Коровина. Алексей Константинович увлекательно объяснял основы живописи всем желающим. Именно так хотел преподавать и Николай, но пока не получалось наладить контакт с учениками.

Елагин помрачнел – он не мог рассказать Маше о своих затруднениях, боясь, что она не поверит. Странное дело, в гимназии с детьми отличное взаимопонимание, а здесь, словно мешает кто…

Он вспомнил ехидное лицо одного из рабочих, который будто нарочно задавал глупые вопросы, чтобы не получалось связного рассказа. Что с ним делать? Да и другие не отставали, подхватывая "знамя", если тот умолкал. О чём же сегодня рассказать? Наконец, подъезжая, Елагин придумал тему урока и внутренне усмехнулся, надеясь на маленький выигрыш.