Марк Липкин - Зима посредине мира

Совместные тренировки, особенно в перерывы для отдыха между силовыми блоками, со временем стали мучительными: меня одолевали и желание как следует рассмотреть его, и необходимость это желание в себе подавлять. Я с трудом имитировал дружескую нейтральность и, стоя напротив, изо всех сил старался не задерживать взгляд дольше секунды на его алых губах, наливавшихся бордовым цветом на морозе, боялся смотреть на Чемпиона, даже когда он закрывал глаза и опускал голову, опершись на палки. Каждый вскользь брошенный взгляд изменнически выхватывал какую-нибудь черту, которая врезалась в сознание и преследовала меня потом везде, куда бы я ни пошёл: плавный изгиб спины, рельеф согнутого колена, волоски, торчащие из-под шапки, или слипшиеся от влаги ресницы – он действовал на меня как радиоактивный минерал, излучающий красоту.

Вне спорта Чемпион не отличался грациозностью, его манеры были грубоватыми, а иногда в присутствии других ребят в нём проявлялось что-то неестественно парняцкое. Мальчишеские игры и шутки насквозь пропитывались обострённой сексуальностью, которая бурлила внутри почти сформировавшихся молодых мужчин, но в силу возраста и социальных условий не находила естественного пути наружу, при этом, не озабоченные собственными табу, мои сверстники могли совершенно свободно разглядывать друг друга, хвастаться косыми мышцами спины или пробовать на ощупь твердость чужого пресса. Непосредственность и беспечность, с которой это происходило в комнате или душевой, мне были недоступны, поэтому я всегда держался особняком.

Отъединённость от подросткового коллектива – малоприятная вещь, она часто становится поводом для насмешек, даже если ты по своему образу жизни, внешности или поведению ничем не отличаешься от других, потому что отторгается всё, что кажется непривычным. С высоким ростом и крепкой мускулатурой я производил впечатление человека, который может отлично за себя постоять – это напрочь исключало какие-либо издевательства, тем более со стороны сверстников, чаще всего уступавших мне в физическом развитии. Тем не менее, моя замкнутость не располагала к себе окружающих, и если в родной школе ко мне все давно привыкли, то в зимнем лагере, среди незнакомых детей я, видимо, слыл странным типом.

Ребята посмеивались над моей манерой делать по утрам нелепые гимнастические упражнения, которым меня научил папа. Как-то в спортзале я делал растяжку, вертикальный шпагат, закинув одну ногу вверх на шведскую стенку. На улице ещё не рассвело, и всё, что происходило внутри зала, отражалось в окне: один из мальчиков в нескольких метрах от меня, кривляясь, встал в балетную стойку и комично протанцевал на носочках – другие дети вокруг него громко засмеялись. Обернувшись, я видел, как они хохотали, показывая в мою сторону. Чемпион, стоявший рядом с ними, смотрел на меня с любопытством и тоже улыбался, хотя его улыбка выглядела вымученной. Вряд ли кто-то из них мог повторить мой шпагат, так что подобные колкости меня не оскорбляли, но внимание Чемпиона ко мне долго не выходило из головы.

Невыносимая для меня принужденность на фоне спортивного соперничества усугубляла и без того нервозную обстановку. Однажды мы в паре отрабатывали обгон коньковым шагом на подъеме, поло́гом и утомляюще длинном, если проходить его на скорости. В очередной раз взбираясь на горку и пытаясь обогнать друг друга, мы ожесточенно работали руками и ногами, когда – то ли случайно, то ли намеренно – он приблизился на опасное расстояние и, выступив на полшага вперёд, задел мою лыжу палкой. Я непроизвольно выбросил ногу – Чемпион, заскользив поверх моей лыжи, не удержал равновесие, споткнулся, и мы оба позорным завалом съехали вниз. Полулёжа на утрамбованном снегу в скрюченной позе, он снял одну палку и с непостижимой для меня злобой плашмя кинул в мою сторону. Отбив её рукой, я в ответ пнул его концом лыжи.

– Ты совсем уже! – задыхаясь, прокричал я.

Он ничего мне не сказал, лишь косо посмотрел и отвернулся. Кровь застучала в ушах, меня наполнила обида, в которую превратилась вся моя многодневная мука, а буквально спустя секунду тренер и один из ребят уже растаскивали нас в стороны, будто боясь, что мы бросимся друг на друга. За всю мою жизнь я ни к кому не испытывал ненависти, потому что для такого сильного чувства, уничтожающего тебя самого, не возникало подходящего повода. Не было повода для враждебности и в тот момент: обида вспыхнула на разогретой поверхности разочарования, и всего через мгновение к ней прибавилось тягостное ощущение стыда, от которого стало невмоготу, когда я увидел выражение брезгливости на лице пожилого тренера.

– Что, по домам захотели? Я могу это устроить! Вам здесь не подворотня!

Тренировка была остановлена, наставник велел помощнику отвести нас к коменданту лагеря на «исправительные работы»: двум лучшим на этих сборах лыжникам поручили убрать снег с площадки для подъезда машин к хозяйственному корпусу, а чтобы мы не подрались, нас развели по разным концам стоянки. Конечно, ни о какой драке, по крайней мере с моей стороны, речи и быть не могло: неистово махая деревянной лопатой, я боролся и со снегом, и с собственным смущением. Меня огорчало подозрение в готовности ударить человека, настроение портилось ещё сильнее от мысли, что он мог испытывать ко мне неприязнь. Время от времени посматривая на работавшего в нескольких метрах от меня Чемпиона, я заставал на себе его взгляд, и по тому, как неловко и с опозданием он отводил глаза, делал вывод, что мой соперник обескуражен не меньше меня.

Уборка снега с краткими перерывами отдыха вполне могла сойти за интервальную тренировку, но мы пропустили обед, поэтому примерно через полтора-два часа нас позвали в столовую, где дежурные уже накрыли отдельный стол. Уставшие, разгоряченные и вспотевшие от работы, мы медленно жевали нехитрую лагерную еду, не глядя друг на друга, из-за двери в кухню до нас доносились лишь едва различимые голоса поваров. Молчание, с которым мы ковырялись в тарелках, меня тяготило.

– Лёш! – неожиданно для себя выдохнул я. – Извини, пожалуйста. Я не хотел. Глупо как-то получилось.

Он замер, с недоумением поднял лицо, потом спохватился и быстро замотал головой.

– Нет-нет, я сам виноват, – пробормотал он.

Я понял, что между нами всё в порядке, хотя Алексей сидел, снова понуро опустив голову.

– Кстати, там на подъёме, с середины горки, на самом деле, довольно узко для обгона. Если придётся обгонять, то надо это делать прямо внизу, – осторожно предположил я.

Он пытливо на меня посмотрел.

– Ты про двадцатьпятку?

– Ну, вообще про разные дистанции. И про неё тоже.

– Ага. Если не выгонят. Слышал, что сказали?