Ирина Ингрин - На сети

– Нет-нет, не бойся! – поспешно произнесла та из женщин, что при виде девочки еле скрыла удивленный возглас.

Ее голос оказался на удивление мягким, а на строгом лице появилась немного растерянная улыбка. Она протянула руки:

– Ты у нас Кира, верно?

Девочка кивнула и вновь взглянула на маму. Наташа смотрела в пол, ее руки были сжаты в кулаки.

– Мы пришли за тобой. Сегодня ты пойдешь с нами, – сказала вторая женщина. – Твоя мать должна немного… – она осмотрелась вокруг с плохо скрываемым осуждением, – здесь прибраться. А мы тебе дадим чистую одежду, накормим.

Кира, только что настороженно прижимавшаяся к стене, с надеждой подалась вперед.

– Макаронами? – ее голос прозвучал тихо, но женщины все же услышали.

– Ну, если ты так хочешь, – улыбнулась та, с мягким голосом.

Кира поспешно потянулась за курткой, но резко вздрогнула от крика.

– Да какого хрена! – мать девочки ударила кулаком по двери и вскочила. – Поманили тебя едой, а ты и повелась. Никуда не пойдешь! Не для этого тебя мама мне оставила!

Она хотела уже схватить дочь, но дорогу ей преградили.

– Не вынуждайте нас вызывать подмогу, Наталья.

И мать обреченно села обратно: ее голова уже кружилась от алкоголя, который она смогла раздобыть, пока дочь спала.

Девочку обмотали теплым шарфом, сложили все документы в папку и направились к двери. Та, что показалась Кире более доброй, взяла ее за руку. Ребенок растерянно взглянул на маму.

– Мы придем послезавтра, в понедельник, подготовьтесь. И поберегите силы. Если захотите вернуть Киру, вас ждет долгий путь.

Наташа, казалось, была в ярости, на лице с нездоровым румянцем резко выделялись бледные сжатые губы. Но глаза ее уже поволоклись дымкой, она все глубже погружалась в мысли, ставшие вдруг тяжелыми и тягучими, словно морок, и уже не узнавала ни дочери с ее потерянным взглядом, ссадиной на лбу и перепачканными щечками, ни непрошенных посетительниц. В памяти женщины этот неудачный день уже медленно угасал.

Такой Кира ее и запомнила.

Едва выйдя из квартиры, девочка заплакала. Женщины наспех пытались хоть немного почистить ее лицо носовым платком, успокаивали, уверяя, что она еще вернется домой, вот только мать образумится…

Кира хотела им верить. Но с того дня они с мамой так больше никогда и не увиделись.

Если даже смерть матери не смогла вытащить Наташу из зависимости, нелюбимая дочь была не в силах этого сделать и подавно.

Мне бы не хотелось отнимать у вас много времени. Такая уж сейчас жизнь – каждая секунда на счету. Я понимаю.

Поэтому постараюсь быть краткой. Хоть это и тяжело, когда дело касается того, что ты действительно любишь. А я люблю этот период своей жизни. И пусть уже знаю каждую его часть наизусть, знаю, с чего все началось и к чему привело. Именно благодаря этому отрезку времени я стала той, кем являюсь сейчас.

В любой момент я могу закрыть глаза и снова оказаться там, в самых тяжелых часах, в самых приятных секундах. Я могу переместиться в самое начало, вновь вспомнить и увидеть зарождение этой истории. Это пытка, но я люблю мучить себя, и вскоре ты это поймешь, мой читатель. Это моя машина времени. Да она, в сущности, есть у каждого из нас: собранная из самых дорогих и самых ярких кусочков – наше сокровище и наше проклятье.

Та осень до сих пор стоит перед моими глазами как эталон. Я сравниваю с ней последующие осени уже долгие годы, но она – самая яркая.

Я тогда еще не задумывалась о том, кем являюсь и чего хочу в этой жизни. Как оторвавшийся от дерева лист, одинокий и погибающий, я летела в потоках судьбы, не в силах предсказать, куда она меня вынесет. Воздух был свеж и дурманил разум ароматом яблок, блистали первые лужи в еще частых лучах солнца, шумели золотом березы вдоль дорог.

В один из осенних дней меня отправили в мой новый дом.

– Удачи, Кира, – напоследок обняла меня нянечка из дома временного пребывания. Голос ее был полон тревоги, лица ее я уже не помню, но помню добрые заботливые глаза.

Сжимая в руках маленький рюкзак с вещами, я шла по длинным коридорам за незнакомыми людьми. Ладонь грела серебряная цепочка с крестиком – все, что осталось от бабушки. Маму я не видела почти месяц и уже не верила, что она случайно оставила меня в этом незнакомом, полном брошенных детей доме, и что вернется за мной.

На выходе мы остановились.

– Тебе очень повезло, что так быстро нашлись опекуны. Дом частный, с участком— это тебе не в тесной квартирке жить. Будь послушной и не позорь нас, – сурово посмотрела на меня другая женщина, ее глаза были, напротив, пытливыми и требовательными.

В доме временного пребывания она была кем-то вроде заведующей, и ее слова были правдой: восьмилетнюю одиночку в этом огромном и чужом мире обычно ждал лишь детский дом. Но по какой-то причине уже довольно большого ребенка захотели взять под опеку, при этом в семье были и собственные дети. Старшая дочь, правда, успела выйти замуж и уехала в Москву в поисках лучшей жизни, но вот младший сын был всего на три года взрослее меня. Обычно опеку берут либо бездетные пары, либо те, чьи дети уже выросли: всегда тяжело сочетается родное и чужое. И, возможно, поэтому мы с Сергеем сразу невзлюбили друг друга. От него шли волны презрения и скрытой ненависти. Пусть я и не претендовала ни на любовь его родителей, ни на его собственность – для него мы все равно были конкурентами.

Причина, по которой меня взяли в семью, ясно обозначилась довольно скоро. Мой опекун, Антонина Вадимовна, была женщиной уже довольно зрелого возраста, и, так как старшая дочь уехала из дома, у хозяйки остро возникла необходимость в помощнице. Финансово семья тоже бедствовала, но от государства опекунам была обещана денежная поддержка, так что подобный шаг вырисовывался прекрасным решением. К слову сказать, такая практика была довольно распространена по всей стране.

В первый же вечер нас с Сергеем отправили прогуляться по поселку. Это был старый и заброшенный пригород – уголок давнего прошлого, который плохо вписывался в интерьер города, поэтому его игнорировали власти и обходили стороной горожане. Раньше в местечке были свои школа и больница, теперь же повсюду стояли только покосившиеся черные дома и сломанные заборы. На въезде не было таблички «Добро пожаловать», зато висело ехидное «Счастливого пути». Здесь давно уже не было приличной работы, разнообразие вакансий ограничивалось местами в продуктовом киоске, а также на ферме или мебельной фабрике, что располагались совсем уж далеко за пределами города. Большинство, конечно, ездило на заработки в город, и многие постепенно перебирались туда на постоянное местожительство.

Дорога наша шла через главную улицу. Здесь стояли самые обстоятельные дома, было и подобие игровой площадки. Мы с новоиспеченным братом устроились на качелях и, верные обоюдной антипатии, молчали.