Юрий Ищенко - Любовь от начала до конца

– О-о! – воскликнул я, испытывая прилив радости от короткого разговора с тобой. – И песни петь будем?

– А что, можем и спеть! Нам недолго, – ответила Наташа.

Мы сели за столик.

– Рома, приступай к своим обязанностям, – сказала Валя.

Я откупорил бутылку и разлил тёмно-красное вино в небольшие рюмочки. Мы выпили. Через десять минут уже всем было весело. Стали дурачиться, рассказывать анекдоты и шутить. С Наташей у нас вышел какой-то спор, и я поддерживал его только потому, что хотелось немного подразнить её. Не находя аргументов в ответ, Наташа воскликнула:

– Всё! Хватит! Тебе вредно пить, – и забрала мою рюмку.

Я взялся её отнимать, но Наташа ударила меня по рукам. В запальчивости и шутя, конечно. Ты тут же перегнулась через стол и чуть оттолкнула Николаенко. При этом что-то сказала, после чего девчонки громко засмеялись,

а ты засмущалась и отвернулась.

– Что? – не расслышал я.

Хлопнув слегка ладонью по столу, ты требовательно попросила девочек:

– Молчите!

Не знаю почему, но мне подумалось, что твои слова означали что-то не очень приятное для меня. Я всё ещё помнил пересказанный Швецовым разговор с тобой. Может, посмеялась надо мной, а теперь хотела скрыть это? Я не стал настаивать, но всё оставшееся время уже не дурачился, пытаясь догадаться по смешливым гримасам девчонок о содержании сказанного.

Через час или полтора мы вышли от Вали и направились к остановке. Шли все вместе. Потом мы с Валей обогнали вас, и я стал допытываться, ну что же ты всё-таки сказала.

– Рома, не могу. Ты же слышал. Тоня просила… – мягко упорствовала Валя.

– Наверное, что-нибудь… плохое? – упавшим голосом промолвил я.

Валя глубоко вздохнула, сжала губы так, что на щеках у неё появились симпатичные ямочки.

– Тоня сказала: не трожьте моего Рому… Ну, успокоился?

«Моего Рому»…

Мне стало очень стыдно за то, что я подумал, будто ты можешь что-то плохое сказать обо мне. Даже прибавил шагу, чтобы вы с Наташей случайно не услышали наш разговор с Валей. Вместе с тем почувствовал благодарность к тебе и огромное облегчение.

В тот день я пообещал себе, что никогда больше не буду думать о тебе так.

Как «так»? А вот «так»…

Эти первые два осенних месяца были самыми счастливыми в новом учебном году. В школе затруднений не возникало. И с тобой отношения наладились. Я успокоился. Нет, я не стал тебя меньше любить. Просто ушла тревога, и стало легко на душе.

Мне казалось, что теперь так будет всегда.

Часто звонил тебе по телефону, и мы договаривались о встрече. Встречались вечером, часов в восемь, уже перед тем, когда начинало темнеть – на углу бывшей восьмилетней школы. Я приходил первым и минут десять в ожидании тебя расхаживал вдоль забора. Ты никогда не опаздывала.

Я замечал тебя ещё издали. На тебе был коричневый и модный тогда болоньевый плащ, на ногах – белые туфли. Внутренне подбираясь, я лихорадочно вспоминал заготовленные слова и шёл навстречу. Не доходя несколько шагов, ты озарялась улыбкой:

– Здравствуй…

Переполненный чувствами, я в первые мгновения ничего не мог сказать, и мы шли молча. «Да, я в любовь поверю, когда молчим вдвоём…» Помнишь такую песню? Сколько в этом пропитанном чувствами молчании нежности, юношеской робости и желания быть смелым…

Но молчать всё время нельзя, и я задавал ничего не значащий вопрос:

– Как твои уроки?

Ты отвечала, и дальше разговор складывался сам собой.

– Пойдём здесь походим, – показывал я на аллею, которая протянулась от угла нашей школы до стадиона.

– Пойдём, – легко соглашалась ты, и мы, перейдя дорогу, углублялись в её тенистое пространство.

Это было самое укромное место в округе. Свет от фонарей терялся в верхушках раскидистых тополей, и от этого аллея всегда казалась сумрачной. По этой аллее я ходил на учёбу и знал, кого могу там встретить, что после случая на детской железной дороге было немаловажно.

Мы медленно ходили с тобой из конца в конец, разговаривали и чувствовали себя счастливыми. Прогулка продолжалась обычно час-полтора. Не помню уже, о чём были наши разговоры. Наверное, о чём-то незначительном. Я слушал твой голос, радовался, что ты рядом со мной, что я могу повернуться к тебе и видеть близко твоё лицо. Могу улыбнуться тебе и увидеть ответную улыбку…

Возможно, тебе это как девочке не понятно, но это был для мальчиков ещё и возраст гиперсексуальности. Очень трудный возраст. Мальчишки только и говорили про девчонок всякие скабрезности, тем самым компенсируя свою сексуальную неудовлетворённость. В мечтах чего только не фантазировали! И я не был исключением. Но я не помню, чтобы в этом возрасте ты присутствовала в моих эротических фантазиях.

Может, надо было более приземлённо думать о тебе?

Может, я бы тогда вёл себя смелее?

Но думать о тебе по-другому я не мог. Иначе я не смог бы тебя так любить. А если не любить, тогда зачем всё это?

Когда время истекало, ты извиняющимся голосом, мягко, но в то же время твёрдо говорила:

– Рома, мне пора.

Я вздыхал, и мы шли к перекрёстку. Доходили до места встречи, после чего ты предупреждала, что дальше пойдёшь одна, и тихим нежным голосом добавляла: «До свидания».

Последний взгляд, последняя улыбка…

Не знаю, догадывалась ли мама о том, что я вернулся со свидания. Я молчал как партизан, но, кажется, мой счастливый вид выдавал меня с головой.

В то время я уже увлекался рок-музыкой. Откуда пришло это увлечение, рассказывать долго, но помню, что в моём классе больше никто этим не интересовался. Да и в твоём, кажется, тоже. Как я находил друзей по этому увлечению, уже не помню, но такие друзья у меня были. Через них я узнавал музыкальные новости и доставал редкие, но модные в то время записи. А ещё слушал радиостанции «Голос Америки», «Свобода», «Немецкая волна» и британскую Би-Би-Си. Но только музыкальные программы. Вообще по тем временам для своего возраста я в музыкальных вопросах был мальчик, как теперь говорят, продвинутый.

При этом не помню, чтобы мы с тобой когда-нибудь говорили о рок-музыке. Наверное, мне казалось, что тебе это не интересно.

Так вот, однажды мне удалось на один вечер достать альбом «Битлз» «Вечер трудного дня». Наверняка ты слышала самые известные песни из этого альбома – весёлую и заводную Can`t Buy Me Love, которую переводили как «Мою любовь не купишь», и мелодичную, пропитанную печалью «И я люблю её», а по-английски And I Love Her. Пол Маккартни написал её после того, как от него ушла любимая девушка.

Это была такая удача!

У меня уже был свой бобинный магнитофон «Дайна». Я выпросил у приятеля ещё один магнитофон, соединил их шнурами, поставил чистую бобину… Тут открылась дверь в комнату, и мама позвала: