Вероника Карпенко - Четверостишие

Повсюду, куда ни глянь, лишь бесконечная ширь холмистых пейзажей. Сияющей лентой убегает вдаль железная дорога. А вдоль нее выстроились в ряд, и приветливо машут пассажирам своими ярко-алыми лепестками южные маки.

Наблюдать эту живописную картину с верхней полки вагона было заманчиво. Но Яна в окно не смотрела! Она изучала ногти. Те были ровно острижены, и аккуратно закруглены по краям. В ушах наперекор поездной суете играла любимая музыка. И потому, когда в купе вошла проводница с дежурным вопросом: «Кто будет чай?», Яна её не услышала. Она продолжала смотреть, как мимо окна ускользает пейзаж. И казалось, что это вовсе не поезд мчится, а мир за стеклом движется. Так стремительно унося её все дальше от дома. Все ближе… к нему.

Лежа на животе, её легкое тело мерно двигалось в такт железнодорожному ритму. И стороннему наблюдателю невозможно было увидеть сквозь притворное равнодушие, какие страсти кипят у неё на душе. Янка, в который раз ощупала пальцем ногтевые пластины. Буквально физически ощущая, как пробуждается к жизни с таким трудом заглушенное чувство. И превышающей все нормативы дозой клокочущего адреналина, разбавляет горячую кровь.

Она закрыла глаза. Она не хотела их закрывать! Но, стоило ей это сделать, и картины последней встречи возникли из памяти, одна за другой. И точно в тот раз… Как будто бы наяву. Она ощутила его дыхание. Этот бешеный ритм колотящегося под кожей сердца. Желание оттолкнуть… Наравне с неуместным, но таким отупляющим разум желанием сдаться. Она вспомнила, какой отчаянно жесткой была его страсть. Как мужская ладонь сковала затылок. Как пальцы его утопали в её спутанных волосах, не давая возможности отстраниться. Он целовал, причиняя боль! Словно хотел наказать за что-то.

Яна вспомнила… И пульсация сладкой рябью пробежала по коже. Она услышала, как участился пульс. Радуясь теперь, что её раздобытая верхняя полка скрывает эмоции от посторонних глаз. Что он сказал ей тогда? Прошептал. Прорычал прямо в губы! «Это сильнее меня», – стоило вспомнить, и голос его так отчетливо прозвучал в голове. Вклинился в ритм плейлиста. А что сказала она? Хотя… Едва ли в тот момент она могла говорить! Все её тело сделалось ватным. Вот, как сейчас…

Яна спрятала в куцей подушке свое раскрасневшееся лицо. Ну, кому нужна была эта поездка? Ведь могла отказаться! Придумать нелепую оговорку, свалить все на загруженность, притвориться больной. Так нет же! Она, подобно ребенку, вновь лезла в холодную воду. Желая испытать на выносливость свой организм. И вот! Рецидив, вполне ожидаемый, стоит сказать, уже заявил о себе. И чем меньше она старалась думать о будущей встрече, тем острее ощущала мандраж. И чем ближе был пункт назначения, тем сильнее стучало в висках…

Поезд подался вперед и застыл. Словно выдохся. По бетонной платформе, как будто по плацу, чеканя шаг, уверенно двигались люди в форме. «Граница», – подумала Яна, не испытав при этом ни капли волнения. Наоборот! Ей хотелось, чтобы её ссадили с поезда. Чтобы оставили здесь. В голове промелькнула абсурдная мысль – спрятать паспорт. Рискуя попасть в «черный список», а то и вовсе – в тюрьму. И пускай! Ей просто очень хотелось, чтобы кто-нибудь положил конец этой поездке.

Дверь купе отодвинулась, и в проеме возникло суровое лицо пограничника. Он окинул взглядом присутствующих и бесцеремонно вошел, пропуская вперед поводок. Четвероногий напарник, рыжий пес ростом с мелкого пони, безучастно повел влажным носом. Ярко-розовый кончик его языка дрожал, свешенный на бок между рядами острых зубов.

В купе воцарилось молчание. Будто в сумке у каждого было что-то запретное. Соседка «этажом ниже», как раз приступившая к трапезе, изъявила желание поделиться. Она извлекла колбасу и обратилась к служивому:

– Будешь?

– Оставить! – вместо собаки ей грозно ответил седой пограничник. Он дернул за поводок и пес, нацеленный на угощение, с досадой сглотнул.

– Простите, – смутилась женщина и, сунув в рот кусок колбасы, проглотила его не жуя.

Пограничник больше не сказал ни слова. Он исчез также молча, как и появился, задвинув наглухо дверь купе. С его уходом женщину прорвало.

– Подумаешь, какая персона! – в сердцах возмутилась она. Стараясь, однако, говорить приглушенно. – Колбаса-то не из дешевых!

– Ему нельзя, он на службе, – терпеливо ответил сосед. Он вздохнул и привалился спиной к утрамбованной за ночь подушке. Навскидку мужчине было лет сорок. Но усталость отпечаталась на лице, добавляя ему возраста. Коренастый и крепкий, с заметной лысиной, отвоевавшей затылок, он и сам походил на военного. Только в отставке. Возможно, этим объяснялась его благородная выдержка.

– Служба службой, а обед по расписанию! – повысила голос соседка и, уже не стесняясь, заржала, подобно пришпоренной лошади. Сверху Янке виднелись её белокурые пряди. Они колыхались в такт зычному смеху.

Зашелестела фольга, и купе наводнили съедобные ароматы. Яна свесила голову набок и краем глаза успела заметить покрытую зажаристой корочкой ножку. А рядом с ней несколько желтых картофелин. В животе заурчало. Увы! Но эти деликатесы предназначались не ей.

– Угощайтесь! – сказала дамочка в адрес мужчины. И протянула ему бутерброд, пресекая тем самым попытку «сбежать».

– Да я и не голоден, – хотел оправдаться он. Но бутерброд возвращать не стал.

– Так вот, когда проголодаетесь, так поздно будет, – затараторила женщина, снабжая свою речь неуместными взрывами смеха. – Вот у меня первый муж был охочий поесть! Так и сын весь в него. Тому лишь бы только желудок набить. Я говорю ему – ну кто тебе так готовить будет, как мать? Привык вечно сытый. А бабы сейчас! Им бы только в постель, да подарков там всяких. А то, что на кухне шаром покати, так это их не волнует…

Янка тихо вздохнула, предвидя очередную порцию душещипательных откровений. И радуясь тому, что верхняя полка позволяет оставаться невидимой. Она снова заткнула уши и прибавила громкость. За окном в обе стороны тянулся длинный, мощеный брусочками каменной плитки, перрон. Чуть поодаль виднелся белокаменный корпус вокзала. На фоне июльского неба жались друг к другу пушистые облака. И солнце, в это время года, утомленное вечной бессонницей, уже простирало свои лучи над макушками елей.

На стекло с наружной его стороны приземлилась муха. Она потопталась на месте, а затем принялась наводить марафет. Янка подумала, что ей тоже бы стоило расчесаться, поправить макияж и снять с одежды белесые катышки. Но она не двинулась с места! Пытаясь припомнить тот день, когда они встретились. Небо было таким же лазурным. И солнце светило также ласково и лениво. Вот только мухи тогда были белыми…