Татьяна Гутиеррес - Лето перемен

– Не надо, – пытаюсь отчаянно спасти ситуацию, но, похоже, уже поздно.

– Нашей девочке, Риве, понадобятся твои занятия скейтом. Ты когда свободен? Я не смогу научить ее держать баланс не то, чтобы за десять занятий, но и за всю оставшуюся жизнь, и еще половину загробной.

Раф улыбается широкой улыбкой, и переводит взгляд на меня.

– Честно, не надо. Я и серфингом не очень- то хочу заниматься. Мне, знаете, подарили уроки, хотя это совсем- совсем, ну совсем, не мое. Посмотрите на меня, – провожу рукой по себе в черном слитном скучном купальнике, – разве я похожа на, – невольно протягиваю руку в сторону Памелы, и тут же делаю заметку, что неплохо бы узнать ее имя.

Мои жесты вынуждают Рафа оценить и блондинку, и меня. От этого мои щеки краснеют и горят – мне в зеркало смотреть не надо – я это и так чувствую.

– А мне кажется, с тобой все в порядке, и Пам к тебе не справедлива.

– Пам? Тебя так зовут?

Нет. У меня к чертям отсутствует чувство такта. Где вообще мое воспитание?

Раф смеется.

– Она похожа на Памелу Андерсен, ну знаешь, из «Спасателей».

Я усердно качаю головой, едва сдерживая улыбку.

– То есть все тебя так зовут, а на самом деле…?

– Я Валерия. Но Пам уже привычнее. Зови меня так.

– Хорошо. Но на скейт все равно не пойду.

– Четверг в четыре. Здесь.

Меня игнорируют или просто не слышат?

– Она будет, – заверяет его Пам и дает мне еще несколько заданий, чтобы добить окончательно.

Домой я еле приплетаю ноги. Но при этом у меня какое- то странное противоречивое моему физическому состоянию чувство – будто я здорово отдохнула.

Набираю номер Насти, чтобы удивить ее тем, что я хожу на серф. Но удивляться приходится самой.

– Рив, прости меня, что сразу все не рассказала, просто было не с руки. Теперь, когда все стало серьезно, я не могу от тебя это скрывать.

– Ты попала в секту?

– Хуже. Я влюбилась.

Я прыскаю от смеха. Она меня явно разыгрывает, но меня не так- то просто провести.

– Ага, влюбилась она. А я еще и на скейт пойду.

– Да брось ты, я с тобой откровенно говорю, и мне, к слову, не так- то просто это дается, так что не язви. На скейт она пойдет.

– В четверг в четыре. Я тебе фото пришлю.

– Буду ждать.

– Ладно, извини. Ты не шутишь сейчас? Ты, Настя, моя подруга времен горшка, официально заявляешь, что влюбилась?

– Угу.

– И в кого, позвольте узнать? Только не говори мне, что это Курт Кобейн или кто- то в этом роде?

– Некрофилией я не страдаю, и нет, он живой, и он здесь, вернее, я здесь. У него дома. Я у него дома уже третий день. – Подруга переходит на шепот, и я понимаю почему. Такие вещи вслух не произносят. – Официально, конечно же, я у тебя дома, но ты же знаешь, меня никто искать не станет.

– Стой! Ты…у него дома? Третий день? Черт, Настя, теперь тебе придется сюда приехать, чтобы все мне рассказать!

Настя смеется в ответ, и в течение следующего часа с подробностями рассказывает мне о том, как на дискотеке подошла к солисту группы Трюфель, тому самому, что пел вместе с Антоном. А я- то думала, куда она пропала? Рассказывает, как предложила ему прогуляться, хотя у самой дрожали руки от одного его вида. Я же ни разу на него не взглянула, все мое внимание было приковано к парню моей мечты. Но я молчу про это. Я никогда – никогда не рассказываю про свои влюбленности. Тем более, в свете последних событий, мое признание в любви к мальчику, которого я даже не знаю, будет звучать как минимум по- детски.

Трюфель этот классный, красивый, круто поет и играет на гитаре как бог. А еще он студент третьего курса. В общем, мужик уже. Они встречались каждый день, и потом она совсем потеряла голову. Когда родители уехали на два дня, он остался у нее, и тогда все случилось.

Господи, и меня нет рядом с ней, чтобы поговорить об этом! Это же конец нашего детства! Настя теперь настоящая женщина! Я еще долго расспрашиваю ее о том, как это было, и она все рассказывает в подробностях, от которых у меня немного кружится голова. Не знаю даже, радоваться за подругу или грустить. Но это жизнь, и она идет. Мы выросли, хотя, иногда так хочется вернуться в то время, когда мы бегали по гаражам, и на нас кричали разъяренные автолюбители, ковыряющиеся в своих полусгнивших колымагах. Оставшийся вечер я все вспоминаю наше с Настей детство, и меня охватывает какая- то щемящая меланхолия.

Антон

Барабаны уже записаны под метроном, и бас- гитара уже готова. Ребята постарались, и достаточно быстро отработали. Конечно, моя песня простая, и они по минимуму участвуют в ней, и то только потому, что отец решил: – соло- гитара – это слишком плоско. Она хороша, когда ты играешь на сцене. Такие песни – словно передых среди более резких, объемных песен. Особенно, если это роковые песни Трюфеля. Но для записи в альбом она не тянет. Поэтому, после оперативной сводки настал мой черед. И когда я приезжаю в студию и распаковываю свою гитару, на которой я вчера поменял струны и которую настраивал половину вечера, чтобы в ненужный момент все не полетело к чертям собачим, то застываю в изумлении. Все ребята из папиной группы здесь. Хотя сегодня у них выходной после вчерашнего концерта в каком- то клубе, где, по слухам, они зажгли по полной. Некоторые лица немного помяты – они любят приложиться к спиртному до концерта, так сказать, для разогрева. Да и во время, и после – тоже. Из всех членов группы семейный только один – Максим. Остальные пускаются во все тяжкие в такие ночи.

По груди расплывается теплая волна – благодарность ребятам за поддержку. Ведь свою работу они уже выполнили, и им предстоит слушать бесконечные записи и перезаписи моих неудачных дублей.

Я прослушиваю запись барабанов и басов и радуюсь, как плотно она звучит. Просто класс! Это, и то, что ребята готовы поддержать и подсказать мне в любой момент, где мой косяк – все настраивает на нужный лад.

Я устраиваюсь на стул и несколько минут разминаю свой инструмент и, к моему удивлению, гитару мы записываем достаточно быстро – всего за полчаса, после чего мужики хлопают меня по плечу и поздравляют. Все уходят, и я остаюсь один на один с Олегом и вокалом. Здесь нужна суперконцентрация. Здесь нужен настрой. Именно поэтому группа ушла.

Я беру микрофон и после директив Олега, пробую голос.

– Чуть ближе, придвинься немного ближе, – звучит голос Олега в наушниках, и я тут же выполняю. Я хочу сделать все как можно лучше, хотя, понимаю, что для первого раза ему придется потрудиться, чтобы привести в соответствие звук. – На куплете наоборот, отодвинься, мы потом усилим звук.

Я киваю и закрываю глаза. Но у меня ничего не получается. Мой собственный голос, наложенный на музыку, сбивает меня, и я начинаю нервничать. К тому же, я все время пытаюсь перекричать музыку. И на десятом дубле уже готов разнести студию на кирпичи.