Лариса Кондрашова - Формула неверности

Но он не совсем правильно понял ее задумчивость.

— Да-да, и нечего строить такую физиономию. Запомни, Татьяна, мне подачек не надо. Даже от тебя. Ты небось шла на встречу со мной и страшно гордилась своим безрассудством. Как же, ушла от мужа. На целую ночь. Во-первых, мало геройства уйти от человека, когда он лежит в больнице и не может тебе этого запретить, а во-вторых, ты уверена, что повторила бы то же самое, будь Каретников здоров? Не уверена.

Таня смутилась и покраснела.

— Хорошо хоть краснеть не разучилась, — заметил Мишка.

Почему вообще она решила, что он обрадуется ее поступку? Прав Мишка: гетера утешала героя, идущего на битву.

Но ведь он и правда на нее уходил!

Нет, правильно она сделала. Пусть он даже теперь посмеивался над ней. Но Мишку можно понять: он уезжал и мог больше не вернуться… Нет, только не думать об этом, так думать страшно!.. Так вот, он понимал, что оставляет ее с другим мужчиной, с которым Таня будет жить да поживать, стараясь забыть об этой проведенной с ним ночи. Так он считал?

Ну почему в жизни не бывает все ясно и понятно. Почему то, что хорошо на бумаге, в Библии, например, или в моральном кодексе, в жизни оборачивается или скукой, или загубленной жизнью…

— Ничего я собой не гордилась, — все же сказала она. — Если хочешь знать, я просто панически боялась.

— Чего — нашей первой ночи?

— Нет, того, что ты разозлишься на меня и прогонишь.

— Подумаешь, большая потеря! Что бы ты сделала? Села на маршрутку и уехала.

Он подначивал ее, но Таня больше не обижалась на него и не хотела тешить свою гордыню.

— Я бы стала перед тобой на колени, руки тебе целовала…

— Танюша, ты что? — Он приложил руку к ее лбу. — Никогда прежде не видел тебя в такой экзальтации. Я всего лишь мужчина, которого ты бросила, помнишь?

Ну вот, она сделала только хуже. Его вовсе не умилила ее готовность к самобичеванию. Он даже оскорбился.

— Прости!

Теперь только это ей и остается — просить у своих близких прощения. За что? Есть за что!

Они с Мишкой спустились по лестнице к подъезду, и он вывел машину из гаража, а пока запирал двери, Таня села на переднее сиденье.

— У тебя права с собой? — спросил он.

— С собой.

Какие сухие, официальные слова произносят они друг другу. Люди, которые считали, что каждый из них нашел свою половинку. Теперь им нечего друг другу сказать на прощание?

— И все равно я не жалею, что увиделась с тобой перед отъездом, — сказала Таня, глядя на дорогу, будто и не Мишке говорила, а себе. — Я буду теперь все время жить нашей встречей.

— Я благодарен тебе, Котенок, за ночь любви, — тихо проговорил он. — Прости, что я грубил тебе. Мне было обидно, что ты… нет, больше я ни слова не скажу о том, что было и кто виноват. Странно и горько, что мы живем врозь, и мне все хочется сказать самому себе, что моя вина не так уж велика… И хочется обвинять тебя за непримиримость. Но может, ты была права…

— Я была идиоткой, — сказала Таня; она хотела выговорить что-то еще, но губы будто смерзлись и не хотели выпускать наружу ставшие теперь ненужными слова.

Пока они ставили машину на стоянку — к зданию аэропорта теперь нельзя было просто подъехать и остановить машину, — пока Мишка покупал для Тани цветы, а потом они целовались в закутке между двойными дверями зала ожидания, как желторотые юнцы, у стойки регистрации почти никого не осталось.

Таня дождалась, когда Михаил зашел в стеклянный накопитель. Смотрела, как он протягивает свои документы девицам в летной форме, а он заметил ее лихорадочный взгляд, выглянул наружу и крикнул ей на прощание:

— Иди, не жди меня!

И она пошла, понурившись, как будто он этим криком взял и выгнал ее из своей жизни.

Спохватилась! Больше пяти лет ее не было в этой самой жизни, а теперь ей вдруг стало обидно.

Таня не помнила, как дошла до автостоянки, как завела машину и поехала, сквозь пелену слез почти ничего не видя. Но тут же опомнилась: еще не хватало ей погибнуть в Мишкиной машине!

Она остановилась у обочины и минут пятнадцать ревела в три ручья над своей разбитой жизнью. Как Штирлиц, вспомнила она, вытирая слезы и припудривая лицо. Только он останавливал машину у дороги, чтобы заснуть, а она — чтобы проснуться.

Таня поставила машину на стоянку недалеко от дома. Подумала, что Михаил, наверное, сообщит, когда вернется. Если не ей, то хотя бы Александре, и тогда Таня поедет его встречать.

И ничего не скажет ныне действующему супругу? Маша говорила, что ему гораздо лучше, значит, Каретникова скоро выпишут. И она опять попадет под его жесткий контроль.

Интересно, после того как Таня изменила Леониду, сможет она смотреть ему в глаза? Небось он прежде с таким прецедентом не сталкивался. Он изменял женщинам, женам, это было естественно, но вот чтобы ему… Что бы он сделал с ней, если бы узнал?

Представила себе такую картинку и решила, что мало бы ей не показалось. Но это ее не испугало, а смутило. До сих пор Тане не приходилось чувствовать себя виноватой перед мужем. Может, все же сначала развестись с ним?

Правда, заводить об этом разговор сейчас, когда он лежит в больнице, вряд ли прилично. Да и потом, до окончательного выздоровления.

Она заехала на базар, набрала кучу продуктов и собралась уже поехать в больницу, как вдруг вспомнила, что совершенно не знает, как объяснила Маша ее отсутствие. Если недомоганием, то надо соответственно и выглядеть. А у Тани, наверное, несмотря на все заморочки и мрачные мысли, глаза все равно блестят, и Ленька сразу обо всем догадается.

«Вот, — усмехнулся внутри ее кто-то, — теперь эксперимент можно считать чистым».

«Какой такой эксперимент?»

«Ну как же, а насчет неверности? Разве ты на собственном опыте не можешь уточнить, каких слагаемых недостает формуле. Той, что изобретал Валентин».

Бодренько так кроить ее, подсказывать, что куда поставить — в числитель или в знаменатель, Таня может исходя из личного опыта. Поневоле вспомнишь разглагольствования Леонида, который утверждал, что порядочные женщины — это те, у которых не было соответствующих условий для того, чтобы быть непорядочными.

Господи, как Таня спорила с ним! Как возмущалась, злилась:

— Что же это, ты хочешь сказать, что все женщины — шлюхи?

— Потенциальные, — уточнял он.

Хотя Михаил и говорил, что они теперь квиты, но Таня могла честно признаться: у него обстановка была куда труднее. Нетрезвый. Обнаженный. К тому же девица умелая. За Мишку распорядилась его мужская природа. И правильно он говорил, тем же ему и отомстила… О Господи, ну сколько можно мусолить одно и то же!

Она подняла руку, останавливая маршрутное такси, и за пять минут добралась до дома.