Влада Багрянцева - Ванечка для шейха

Лопоухий абрек внезапно захохотал так, что эхо прогулялось по коридору и вернулось обратно.

– Я для тебя, гык! – Алексей. Быстров Алексей Сергеевичгык! – с достоинством начал, но закончил икотой Леха.

– Захадьи, Алексэй Сэргээвичгык! – охранник открыл дверь и поклонился в этот бесячем восточном стиле.

Если бы не разница в росте и весе, Леха бы укусил этого абрека со всей дури, куда достал бы. Но он же не дурак. От злости икота снова куда-то спряталась. А в комнате, куда его привели – от психов Леха даже не заметил куда они и сколько раз сворачивали, – было шикарно: белые с золотом подушки, низенький столик, уставленный изумительной красоты посудой и кувшинами, и даже бутылка воды. Вот ее-то Леха и схватил, давясь и глотая, чтобы не дать больше икоте ни одного шанса высунуть свой паскудный гык! Весь столик был уставлен фруктами, орешками, сладостями, и у в общем-то неголодного Лехи руки так и зачесались попробовать необычные и офигенно красивые на вид конфеты и пирожные. Одернув себя, – ну не свинья же он! – Леха повернулся к Вштанынадулу, который смотрел на него, как на щеночка, заигравшегося со слишком большим для него мячиком – с умилением. И вместо вопроса, который крутился у него на языке, всхлипнул:

– Я домой хочу. К маме…

– Э, уважяймый! Алексэй Сэргээвичгык! Ты кушай, кушай. Смотри какой хороший комнат тебе даль. Явар ибн Абдул-Азиз в гости брывез. Бльохо не будэт.

– А телефон?! Где мой телефон? Мне надо маме позвонить! У нас две сториз уже пропало! Наши подписчики нас потеряли, в суд подадут!

Маленький и воинственный смешной петушок распушился перед Абдул-Авалем, и хоть он не знал, какую судьбу ему уготовил господин, но почему-то его захотелось успокоить и пожалеть. Хотя в душе у большого и грозного бойца жалости к мужчинам не было. Раньше.

– Нэт телефон. Телевизор смотреть. – покачал головой Абдул. – Отдыхать.

В джакузи Ванька еще не плавал, конечно, чего уж кочевряжиться, потому залез в этот мини-бассейн, включил подсветку и пузырьки, протяжно застонал от кайфа, который начал получать с первых же секунд – вот знают толк в удовольствиях эти арабы. И прямо-таки удивительно, что тут имеется европейская ванная и нормальной человеческий сортир. Хотя, даже два – один поменьше, другой побольше. Под разный размер жопы, что ли? Однако присмотревшись, он сообразил, что это биде и хмыкнул. Лакшери, емае. У богатых свои причуды и унитазы тоже свои. Потом, после того, как почти уснул в горячей воде, нашел на полке бритвенный набор, доделал то, что не смог в самолете, – а то вдруг «брынц» припрется, а у него морда небритая и подмыхи, – расчесался, надел белый, как в отелях, халат и вышел в комнату, собираясь поделиться ощущениями от водных процедур с Лехой. Однако вместо Лехи на полу, сложив ноги калачиком, сидел араб в белоснежных одеждах.

– Меня зовут Рауф, – представился незнакомец на сносном английском, поднимаясь. – Я пришел подготовить тебя к встрече с господином.

– Это еще как? – спросил Ваня с подозрением. – Где Леха?

– Абдул увел твоего друга. В другую комнату. Подними руки.

Ваня изогнул бровь, но руки поднял, поняв, что вот эта рафаэлка восточного розлива, порхающая вокруг с деловитостью пчелы, ему вреда не причинит, даже если захочет. Слишком мелкий, карманный какой-то, разве что владеет секретными приемами бесконтактного боя или задушит его ароматом своих духов. Они тут все, походу, благоухали, как лавка парфюмера. Обояйдя его со спины, Рауф остановился и дернул полы халата в стороны, глянув на Ванькины причиндалы и цокнув:

– Плохо!

– В смысле, бля? – обиделся Ваня на русском, переходя для пояснений на английский: – Никто пока не жаловался!

– Не длина, – замотал головой Рауф и сделал рукой жест, как будто что-то раскачивается от ветра или вьется. – Растительность.

– Я там все подстригаю, когда отрастает. Пока не надо.

– Надо. Волосы – плохо. Надо голый. Гладкий.

Ваня, стоя с распахнутым халатом перед малознакомым мужиком с баранкой на башке, хотел сказать многое. Очень многое – например, какого лешего он должен отчитываться перед кем бы то ни было о своих интимных делах, каким считал бритье лобка, почему он вообще должен стоять тут, а не у себя в квартире, но все это было бессмысленно, ведь говорил бы он все равно не с принцем. Только тот мог повлиять на его положение.

– Меня звали в гости или ублажать вашего господина? – сощурился он. – К чему эти допросы… – английского слова не подобрал, добавил на своем: …писечные?

– Иван не понимает, – вздохнул Рауф, хлопая длинными черными ресницами. – Меня зовут Рауф – я живу у Явара в гареме много лет. Он послал меня позаботиться о тебе – чтобы ты чувствовал себя комфортно. Чтобы ни в чем не нуждался. А я сам, я лично, Рауф, хочу, чтобы Иван предстал перед господином в лучшем виде. С растительностью жарко. Потеет. Начинает пахнуть.

– Ну так включите кондер, чтобы я не потел и не вонял!

Рауф снова вздохнул, покачал горестно головой, нашел пультик среди подушек, задавая требуемый режим, а потом насел на Ваню, ноя и умоляя не хуже Лехи. Бегал за ним по всей комнате, пока он вытирал голову полотенцем и пока не обнаружил, что ему снова подсовывают белые одежды. Его вещи при этом куда-то делись, потому пришлось надевать, что есть: из принесенного он выбрал нечто вроде белых треников на резиночке и белую рубаху. Рауф совал еще что-то надеть поверх этого, но Ваня отбился, и тот, так и не удостоившись милости повыдергивать всю Ванькину растительность, ушел. Ванька не успел и присесть, как Рауф примчался снова, звеня флаконами.

– Только не духи! – взревел он, кажется, на весь дом, и Рауф застыл, но снова принялся перебирать к нему ногами в расшитых бархатных тапочках, отвинчивая крышку.

– Мужчина должен пахнуть мужчиной! – заявил, умудряясь мазнуть ему пальцами по шее и оставляя на ней стойкий запах сандала и цитрусов. – Это лучшие духи от лучших французских парфюмеров!

Рауф еще поуговаривал его, но уже не так настойчиво, сделать лобку и тому, что ниже, «красиво», но Ванька сказал, что если от него не отстанут, то он высунется в окно и будет орать. Тогда Рауф, обиженно звякая склянками, удалился, но снова ненадолго – вернулся с расшитым золотом шелковым халатом, тапочками, такими же смешными, как у него самого, попросил облачиться в это и пойти с ним.

– К принцу? – догадался Ваня. – Какая честь. Наконец-то.

Вслед за Рауфом он вышел из комнаты и пошел по коридору, поднимаясь затем на третий этаж здания. Сзади неизменно пыхтел Басыр, и это начинало раздражать – как будто в детство вернулся, когда мамка ходила за ним по двору, следя, чтобы сынулька не нажрался песка из песочницы. Он всегда был неугомонный, и только бабушка находила способ присматривать за ним, не отходя от плиты – просто привязывала его к ножке стола за жилетку, пока готовила, давала кусок теста и он его мял и вазюкал, топя в нем машинки и солдатиков. Кто-то бы сказал, что это была моральная травма, но Ваня считал это обычным детством гиперактивного ребенка – если его отпускали на самовыгул, то он обязательно расшибал себе что-то. Или не себе. У двустворчатых дверей Рауф остановился, постучался и приоткрыл одну, кивая: