Влада Багрянцева - Вены Невы

Есть люди, которые всегда берут с собой зонт, потому что знают, что даже если с утра светит солнце, туча может выползти из-за горизонта в любой момент и испортить любые планы.

Есть люди, которые берут с собой зонт, только если в прогнозе погоды указаны осадки.

Есть люди, которые не берут зонты, потому что не любят обременять себя чем-то. Им проще что-то не взять, чем взять и злиться на не пригодившийся предмет, который занимает руки, место или мысли.

Есть люди, которые зонты не носят, потому что в принципе не задумываются о существовании зонтов: у них есть личный водитель, который позаботится о том, чтобы они дошли от машины до здания, не намокнув. Зонты вне зоны их комфорта, потому что зону комфорта они устанавливают сами, даже если она размером с Монако.

Есть люди, которые не носят с собой зонт, потому что забывают об этом. Если пойдет внезапно дождь, то они просто попадут под него. Промокнут, опоздают куда-то или будут ждать такси все сорок минут у подъезда чужого дома. И даже зная, что так будет, все равно не возьмут с собой зонт.

Даня был из последних.

Потому что не видел смысла в лишних движениях, обитая там, где обитал: если дождь будет мелкий, то ничего страшного, это даже приятно, после жары-то, а если ливень – чем поможет кусок тряпки на каркасе, если ноги промокнут до колена и в кроссах будет хлюпать?

Вот в субботу вечером как раз такой ливень и случился. Как назло именно в выходной день, когда подземный переход был обычно забит гуляющими, самое рыбное время, но пошел дождь, и поток людей иссяк, как будто его и не было. Даже бабуля, которая всегда сидела у лестницы с пластиковым ведерком из-под джема, куда сыпалась мелочь, ушла – холодно сделалось и сыро. Петь тоже стало в напряг, только связки рвать, но Даня все равно пел, привалившись спиной к камню, подняв ногу и упираясь в стенку подошвой, чтобы можно было положить гитару боком, если ремень сорвется. В прошлый раз так и было, лучше перестраховаться. Пел больше для себя, извращая известные песни нуарным перебором, чем для кого-то. Того, что накидали на чехол гитары, брошенный у ног, едва ли хватало на что-то больше пачки сигарет, банки энергетика на утро и шоколадки для малой. Но всяко лучше было стоять тут, в пустом переходе, чем идти домой, где опять пьянка, «феномен сотки», как Даня это называл: каждая сотка, которая тратилась на бухло, была абсолютно случайно найденной в кармане зимней куртки и последней. На нее мать покупала самогон у соседей. Каждый день. Когда приходило пособие по инвалидности, которое получал ее сожитель, покупались водка и колбаса. Эти дни Даня ненавидел больше, чем дни безденежья, потому что мать, словно пытаясь компенсировать свое нежелание и неумение готовить, а иногда и откровенный похуизм в вопросе, чем питаются ее дети, спускала бабло на ветчину далеко не по скидосу, готовые замороженные котлеты, нарезки и пельмени. Поля, Данина сестра, в свои девять лет умела жарить эти котлеты с запахом минтая и пельмени варила, засекая время по часам. Но такое случалось только после получки, в остальное время Даня с сестрой ходили к бабушке, которая жила недалеко от них, без нее он бы точно к своим восемнадцати обзавелся гастритом. Ну и бухал бы, наверное, вместе с предками. Чтоб не видеть этого всего. Он начинал, но бабушка, заметив, что с ним творится неладное, схватилась за сердце:

– Что ж ты делаешь, ирод! Себя не жалко, меня пожалей и Полинку!

Даня тогда был подростком в пубертате. Вряд ли его остановили эти увещевания, если бы он не попробовал кое-что похлеще алкоголя, – пацаны ржали с его прихода и снимали на камеру – и под этим ему привиделось такое, от чего волосы стояли дыбом очень долго. Что-то инфернальное, запредельное и жуткое, что до сих пор иногда являлось во снах. После этого он курил только сигареты и пил только пиво.

Своих уже сторчавшихся товарищей Даня отчасти понимал – ту блевотную серость и грязь провинциального городишки, где они все обитали, как вечно голодные и злые звери в передвижном зоопарке, в трезвом уме воспринимать было нереально. Ржавый кирпич многоэтажек, – снег в марте красно-коричневый у мусорных баков оттого, что таял лед в щелях стен и вымывался вместе с кирпичной пылью, – смог от заводов, отсутствие нормальной работы. Тут рожали, чтобы жить на пособия и брать ипотеки. Но у Дани была одна отдушина – музыка. Бренчать на гитаре его учил отчим с семи лет, а петь он научился сам, – нетрудно, когда был слух и голос. Потом познакомился с местной шпаной, которая таскалась по подворотням, там сошлись с уличными «музыкантами», и вот они-то и открыли ему мир подземных переходов, вокзалов, известных пятачков на оживленных улицах, где можно было встать с гитарой, скрипкой или дудкой и получать за это деньги. С «аскершами», девчонками-малолетками из той же компании, можно было заработать больше, они подскакивали к прохожим с шапкой и просили помочь бедным музыкантам. Кто-то не реагировал, кто-то посылал, но чаще бросали мелочь. Кто-то и не мелочь, иногда попадались дяденьки из 90-х, которые кидали косарь и просили сбацать что-нибудь из Миши. Ну какого Миши, не понимаете, что ли, Круга конечно. Или Кипелова, «этот парень был из тех…»

Иногда особенно везло, на праздники: некто в пиджаке с бабой под ручку, достав «котлету», легко и непринужденно ронял пятитысячную, от вида которой сладко замирало в груди и пальцы двигались быстрее.

Этот же, который спустился и стоял напротив, был похож на дяденьку с «котлетой» в кармане, только вместо лощеной бабы рядом маячил еще один мужик, но одетый попроще.

– А спой мне, пожалуйста, из «Сплина» что-нибудь, – попросил-потребовал незнакомец, и Даня, зажав медюк в зубах и подтягивая ремень на гитаре, хмыкнул – ну, косарь, это прекрасно. Весь день, считай, сделал удачным.

Спел «Выхода нет». Потом «Свет былой любви» и «Группу крови», потому что попросили еще «что-нибудь». Мужчина в черном пиджаке слушал внимательно, но только потом Даня понял, что ему неважно было, что он играет и поет, мужчина вслушивался и оценивал диапазон его тембра.

– Прекрасный тенор, прекрасный, – произнес он после того, как Даня закончил. – Могу я угостить вас кофе?

Даня посмотрел в его цепкие, холодные глаза – и почему-то согласился.

Мужчину в пиджаке звали Виталий Сергеевич Марш. Когда он подтолкнул по столу свою визитку, – черный прямоугольник с серебряным тиснением, – Даня, грея руки о стакан с кофе, покосился на нее, но ничего не сказал. Виталий, видимо, ждал более интересной реакции.

– Не знаешь, кто я, да? – ухмыльнулся он. – Марш. Ну? «Либертэ». Музыкальный продюсер, композитор, заслуженный деятель искусств.