Влада Багрянцева - Вены Невы

– Понимаешь, Данечка, – произнес Виталий, отослав своего помощника, Влада, за чаем. – У тебя внешность трепетного мальчика. Прямо чеховская – утонченная, звонкая, чистая, как утро в вишнёвом саду. Когда соловьи. Вот и будешь Чеховым. Я все сделаю за тебя, а тебе главное открывать рот на сцене и закрывать его после. Один мат из твоего красивого ротика – и поедешь домой. Легенда такая – о своих родителях и семье ты не говоришь ничего, в консерваторию поступил сам, потому что приняли тебя исключительно из-за таланта, а не по результатам вступительных экзаменов, там я тебя и нашел, на вокальном факультете, по рекомендации знакомого преподавателя. Это будет осенью, а пока что мы тебя поднатаскаем, сделаем тебе образ…

– Консерваторию? – чуть ли не по слогам повторил Даня, и Виталий моргнул:

– Да. Имени Николая Андреевича Римского-Корсакова. Факультетов там много, какой захочешь, такой и выберешь. Но я настаиваю на вокальном. Хочешь – будешь ходить на занятия, но скорее нет, потому что времени не будет, к тому моменту я тебя уже представлю публике. Как свой новый проект.

– Консерватория…

В очередной раз хотелось начать бить себя по щекам, чтобы осознать, что все происходящее ему не снится, что он действительно сидит в поезде, на нижней полке купе, подобрав ноги в чистых, сухих носках, которые ему выдали. Ведь он даже вещи из дома не взял – Виталий сказал, что они ему не пригодятся, и так и было, потому что когда Даня приехал в гостиницу, во все тех же грязных кроссах и сырых шмотках, Виталий был один, отправив Влада покупать ему вещи в дорогу. Поэтому в поезде Даня уже был в простых серых трениках, кроссах, которые слегка жали, и футболке больше на размер. Но все это было новое и сухое. К Полине он не поехал – не смог ее сейчас видеть. Позже позвонит ей, как доберется. И бабушке тоже.

– Хорошо, что ты совершеннолетний, – заметил Виталий. – Траблы с твоими родителями мне точно не нужны.

Однако, когда они прибыли в конечную точку, Даня забыл об этом, обо всем забыл, потому что в режиме реального времени сбывалась его мечта, и даже пронизывающий ветер с дождем не испортили его солнечного настроения. Он так и стоял бы и смотрел на поток людей с зонтами и крыши зданий впереди, если бы Виталий не подтолкнул его к машине.

– Потом, все потом, – сказал он. – Успеешь тут все облазить. Сначала важное.

Под важным имелась в виду поездка к стилисту, который с кислой миной лично ходил с Даней и Владом по бутикам, подбирая ему одежду. Виталий – занятой человек – отправился по своим делам, а Даню в это время крутили-вертели маленькие и холеные, совсем не мужские руки. Стилиста звали Миша – и он, видимо, был на побегушках у Виталия, раз сорвался под вечер по одному его звонку и теперь возился с мальчишкой из какого-то Мухосранска среднего пошиба.

– Но конституция хорош-шая, – наконец произнес он одобрительно, стоя рядом с Даней у зеркала и поправляя манжеты на его рубашке. – Прямо такой вот «С любовью ваш, Сергей Есенин». Вроде простота, вроде от народа, но такая… светлая, чистая, не хабальская. Плечи шикос, спинка. Ноги сносные, только зад подкачать, чтоб брюки классические можно было… Морда тоже ничего, постричь тебя только.

– Ага, как тебя? – спросил Даня, сверкнув глазами – то, что с ним обращаются, как с вещью, ему не нравилось. Ладно, Виталий, но не этот… педик с высветленными прядями.

Миша поджал пухлые губы:

– Ты ротик-то офф! Я твой царь и бог на ближайшие полгода, запомни. Как я скажу, так и будет. Захочу в розовый покрасить – покрасят, и тебя не спросят. Или езжай обратно туда, откуда тебя Виталик выкопал. Как там у вас, в деревне, говорят – коровам хвосты крутить?

Больше в тот день Даня с ним не разговаривал, потому что понял, что его трогать – себе дороже. После бутика поехали в салон, где помимо стрижки привели в порядок руки Дани с обгрызенными ногтями и его лицо – поправили брови, избавили от черных точек на носу. Миша порхал рядом, беседуя о своем, о девичьем, с мастерами. Он не спросил «Ну как тебе?» или «Классно, да?», когда Даню развернули лицом к зеркалу и даже не хихикнул, увидев, как вытянулось от удивления его лицо. По большому счету ему плевать на мнение Дани, главное было, чтоб понравилось Виталию. А Виталию понравилось.

– Я ждал, что будет хорошо, – произнес тот, приехав за Даней. – Но не настолько. Мишенька, ты превзошел себя.

Миша жеманничал, принимая комплименты, весь млел от похвал и внимания к себе, чем бесил Даню, но быстро собрался и уехал, избавляя его от себя. Даня потом сел в машину рядом с Виталием, на заднее сиденье, и тот сказал:

– Когда садишься, держи спину прямо. Всегда прямо, впрочем. Надо над осанкой тоже поработать, отведу тебя к Ларочке попозже.

– Куда мы едем? – спросил Даня, глядя на огни витрин за стеклом – они манили и звали его к себе. Весь город был перед ним, как шкатулка с драгоценностями.

– Домой, – произнес Виталий, и в отражении стекла Даня поймал его цепкий взгляд. – Пока поживешь у меня. Мне же нужно за тобой приглядывать?

Потом, позже, Даня узнал, что обычно он снимает всем приезжим квартиру неподалеку от центра и приставляет к ним агента, но и тогда, даже обладая этой информацией, все равно бы не стал бунтовать. Он был в каком-то почти наркотическом опьянении от восторга, и ему было наплевать на то, где и с кем он будет жить. Главное, что в Питере.

На втором курсе универа, когда нужно было выбирать псевдоним для печати, Савва оставил имя, а фамилию взял другую – Вермеер. Звучало красиво, немного декадански, немного высокомерно. Тогда еще, в свои девятнадцать, он думал, что на факультете журналистики его научат писать книги. Он, вообще-то, туда шел, чтоб оттачивать свое мастерство, напитывать разум, взращивать в себе семя чего-то большего. Однако сейчас, спустя восемь лет, он понимал, насколько наивным был. Универ научил ему почти всему, что пригождалось теперь: умению держать лицо, работе в режиме многозадачности, внимательности, пунктуальности, способности видеть больше, чем обычный человек. Замечать детали, отыскивать важное там, где его нет, заводить знакомства с нужными людьми – даже если они не нужны прямо сейчас, то потом, через месяц, год, пять лет, пригодятся все равно. У Саввы на момент окончания универа была потрясающая дикция, способность удерживать внимание читателя и зрителя на том, что нужно, почти десяток разгромных статей в крупном журнале и потому узнаваемый псевдоним. Пока его сокурсники только искали свое место в этой сфере, он уже стал известен.

В основном потому, что главред журнала, который давно загнулся, изначально делал ставку на его злоязычие и способность говорить неприятную правду так, чтобы самому оставаться в стороне. Причем изначально все это было похоже на маркетинговый сторителлинг, вроде как показывающий все с выгодной стороны, но по факту, как бы ни говорили, это было всегда вскрывание нарывов. Пока все аккуратно топтались по верхушке гнойника, опасаясь ступить сильнее, чтобы не обрызгало дерьмом, Савва эти гнойники вскрывал наточенным скальпелем. И всегда оставался чистым – потому что изначально был готов ко всему. Ну и потому что научился собирать компромат.