Диана Крымская - Паутина

Андрею они нравились; он говорил, что в них есть что-то восточное, таинственное. «Твои глаза, моя Аnnette, загадывают загадку, и тщетно пытаться разгадать ее…» Но сама Аня считала и свои глаза, и всю свою внешность крайне заурядной и незаметной. А уж рядом с яркой красотой Алины – и говорить нечего.

– Ты уж собралась? – спросила младшая сестра.

– Да.

– Маменька сказала: выедем пораньше, чтоб засветло добраться. Только бы метели не было!

– Даст бог, не будет.

– Даст бог. – Алина села на краешек разобранной постели сестры, поджав под себя одну ногу, как любила; потянулась всем гибким девичьим телом, зевнула. – Льветарисна пишет: в этом году в столице очень много молодых холостяков из хороших семей. Выбирай – не хочу. Так что, может, и тебе повезет, сестрица.

– Ты же знаешь: я замуж не собираюсь.

– Ну, да. Неужели все об Андрее думаешь?

– Тебя не касается, – резче, чем собиралась, сказала Аня.

– Дурочка, хватит уж мечтами-то несбыточными жить. Что было – того не вернешь. Жизнь продолжается, дорогая! Погоревала – и хватит.

– Твоего горя точно на неделю хватило, – сказала Аня, вставая. Губки сестры обиженно искривились:

– Неправда! Я просто умею свои чувства скрывать. Не то, что некоторые.

Аня вздохнула:

– Иди, Алина. Пора ложиться – и тебе, и мне. Завтра в дорогу, вставать рано. – Она подошла, поцеловала горячую Алинину щеку, небрежно подставленную: – Спокойной ночи.

– Спокойной ночи.

И Алина выскользнула из Аниной комнаты, бросив, однако, на стол и лист бумаги на нем полный любопытства взгляд.

«…Прощай, любимый мой Андрей! Я буду думать только о тебе, и о том, что, как бы долго ни длилась разлука, я вернусь обязательно!

Твоя навсегда, Аnnette.

PS. Как ни хочется ехать в Петербург! но есть там у меня дело, которое рано или поздно нужно было бы сделать. Я обещала тебе пять лет назад, и не думай, что забыла об этом…

Ты знаешь, о ком я говорю, любимый: это Р. Тот, из-за которого погублено наше с тобою счастье. Увижу ли я его в столице? Бог весть; но встретиться бы хотелось».

2.

Графиня Ирина Павловна Раднецкая, пылая гневом и сверкая бриллиантами, в полном бальном туалете – и оттого еще более прекрасная, чем всегда – ворвалась, даже не соизволив постучаться, в кабинет мужа.

– Я желаю говорить с вами, Серж! Немедленно! – сказала она задыхающимся голосом по-французски.

Управляющий, Глеб Игнатович, вскочил, глядя на великолепную жену своего патрона со смешанными чувствами изумления и восторга. Но ее муж, граф Сергей Александрович Раднецкий, хоть и поднялся тоже с кресла, стоявшего во главе письменного стола, лишь скучающе поднял бровь и скрестил на груди руки.

– Вы забыли о нашем договоре, мадам.

– Плевать мне на договоры!

Он поморщился.

– Боюсь, мадам, что я сейчас занят. Отложим разговор, – холодно произнес он по-русски.

– Нет, сейчас! Я не могу ждать! – продолжала Ирэн на французском. Сергея коробило ее незнание родного языка; если она и говорила на нем, то путала слова и грассировала, надо-не надо, так, что понять ее было почти невозможно.

– Э-э… Ваше сиятельство, я могу и в другое время зайти, – пролепетал Глеб Игнатович, не понимая, но догадываясь, чего хочет графиня, – обычно деловито-собранный и уверенный в себе, сейчас он был полностью ослеплен ею. – Разрешите откланяться.

– Хорошо. Иди, Глеб Игнатович. Продолжим завтра, – сказал Сергей. Управляющий, низко поклонившись, вышел, и граф показал жене на кресло напротив письменного стола. Когда она села, шелестя бальным платьем, Раднецкий также опустился в свое кресло и произнес:

– Я слушаю вас, мадам.

Ирэн молчала, нервно стягивая с руки длинную перчатку. Сергей невольно следил за движениями жены; но, когда обнажилась эта рука, нежная и необычно тонкая в кисти, с кожей, не менее белоснежной, нежели облегающая ее ткань, он едва подавил гримасу отвращения.

– Я слушаю вас, – повторил он.

Она зло скомкала перчатку в пальцах.

– Я все знаю.

– О чем?

– О вас и об этой… как ее?.. Ольге Шталь.

– И что же вам известно? – холодно осведомился он, – он говорил, как всегда с нею, по-русски, а она – по-французски; выходило смешно и нелепо. Но Сергей не мог пересилить себя и вести беседу на французском; это было бы уступкой Ирэн, – а любая уступка ей означала поражение.

– Вас видели в ее заведении. И не один раз. Это… непристойно! Я пожалуюсь на вас государю!

Он пожал плечами:

– Жалуйтесь сколько вашей душе угодно. Не вижу здесь ничего непристойного.

– Как вы можете?! Вы делаете это нарочно! Вам нравится, когда о вас судачат! Но вы забываете, что это порочит не только вас, но и меня! Честь нашей семьи…

– Вам ли говорить о чести? – презрительно бросил он. Эти разговоры между ними велись уже не единожды и безмерно утомили его. – И, тем более, о семье, – добавил он с горечью.

Она взвилась эринией:

– Вы не смеете упрекать меня в этом! Я сделала все, чтобы быть вам хорошей женой, Серж!..

– И хорошей матерью? – спросил он. Она осеклась и прикусила губу. Затем произнесла:

– Не будем сейчас о Николя. Речь не о нем.

– Почему же нет? Коля наш сын, наследник, – и не это ли главное, что связывает нас, раз уж вам угодно именовать наши отношения семьею?

Пальцы Ирэн мяли, тянули и рвали тонкую ткань перчатки.

– Я не могу покинуть двор, чтобы съездить к нему! – воскликнула она срывающимся голосом. – И вы это прекрасно понимаете!

Граф откинулся на спинку кресла и снова скрестил руки на груди:

– Нет, не понимаю, мадам. Государю вы уже не нужны – и давно. Вы вполне могли бы оставить Петербург и съездить к сыну в Гурзуф.

Ирэн вздрогнула, будто он дал ей пощечину; щеки заалели.

– Это неправда! Все, что говорят о нем… и этой дурочке, которой он якобы увлекся, – неправда! – истерично взвизгнула она.

– Мне это все равно, – презрительно перебил ее муж. – Мне важен Коля. Его здоровье, его счастье. Он скучает по вас. Вы могли бы хотя бы несколько раз в год ездить к нему.

– Я съезжу, – быстро произнесла Ирэн. – Весной. Когда снег сойдет.

– Я запомню, что вы это сказали.

Она вдруг встала, перегнулась через стол и положила узкую ладонь ему на плечо.

– Серж, если я обещаю, что поеду… Вы станете другим? – спросила она грудным голосом, который раньше сводил его с ума и заставлял сердце колотиться как бешеное. – Вы вернете мне свою пылкую любовь? О, Серж… То, что было между мною и его величеством… Я не могла отказать ему, вы должны понять это. Я была так юна, так наивна…

Сергею очень хотелось стряхнуть ее руку, как стряхивают мерзкое насекомое. Он резко встал:

– Если это все, мадам, то прошу меня простить, у меня еще есть дела.

Облако пробежало по ее прекрасному лицу, но она тотчас обольстительно улыбнулась: