Марта Полева - Если – То – Иначе

– Теперь твоя очередь, – сказала ему Марго. Улыбка начала сползать с его лица, и он нерешительно качнул головой.

– Давай, это очень просто!

– Нет, я не хочу.

– Иди сюда! Мы же в цирке, и это наш номер. Становись!

– Нет, я только дрессировщик.

– Иди сюда!

– Нет!

– Иди, говорю!

– Пожалуйста, Марго, нет!

– Трус ты, а не дрессировщик, твои звери плюшевые! – Брат покраснел, глаза налились слезами.

– Тогда я буду клоуном!

– Хорош клоун, того и гляди, разревется!

Братовы слезы подействовали на Марго, как красная тряпка на быка, ей стало абсолютно необходимо заставить их пролиться ручьем, увидеть противника поверженным, в пыли, под копытами. Зачем? Затем что уже в этот момент внутри у нее поднималось острое, томительное и страшно приятное чувство жалости и желание утешить.

– Это наш общий номер. Такие правила игры. Если ты не согласен – можешь катиться отсюда! Трус!

Малыш стоял, опустив руки, и молчал. Большие соленые капли собирались на носу и на подбородке, тяжело падая потом на рубашку. Те, что закатывались в уголки губ, он старался незаметно слизнуть. Это полное отсутствие сопротивления окончательно взорвало ее. Она схватила брата за плечо, – Убирайся! – вытолкала его из комнаты, изо всех сил хлопнула дверью и повернулась к сестре. Та смотрела на нее круглыми глазами – ого… ну и пусть, сам виноват, наконец-то они поиграют без этого мямли. Они продолжили игру, что-то громко обсуждали и нарочито смеялись, то и дело поглядывая на поникший силуэт за матовым стеклом двери. Прошло около пятнадцати минут, мальчик не сдвинулся с места. Наконец Марго не выдержала затапливающей ее нежности, открыла дверь и за руку вернула брата его в комнату.

– Нужно стараться себя перебороть, ты понимаешь? – молчаливый кивок в ответ.

– Если не стараться, ты никогда ничего не добьешься в жизни, понимаешь? – снова кивок. Ей хотелось обнять его, погладить по голове, и пусть бы он тоже ее обнял, с благодарностью за ее нежность. – Идем за салфетками, вытрем тебе сопли.

Игра постепенно вернулась в привычное русло. Но, один раз почувствовав работу этого странного механизма, Марго неосознанно, а затем все больше намеренно повторяла потом такой фокус. С братом, с матерью, с любым, кто в нужный момент оказывался под рукой. Жестокость рождала в ней жалость, и она принимала ее за любовь.

Она, по обыкновению, почти вплотную приблизила лицо к зеркалу, погладила лоб, щеки, проверила – правда ли, что от алкоголя желтеют белки глаз: да, правда.

– Как же я постарела, ч-ч-черт, – она жила-была одна, ни верного мужа, ни доброго друга, да и без подруг как-то. – Свободная женщина за сорок, как она есть. Тьфу ты, пропасть.

Нет, было много знакомых. Она легко увлекалась. Умела очень быстро влюбляться, но и моментально остывать. Все ее романы напоминали катание на одном и том же аттракционе в парке развлечений. С радостным трепетом залезаешь в кабинку, пристегиваешься. В животе что-то скручивается тугой спиралью, от чего млеет все тело. Карусель набирает скорость, достигает предела своих возможностей, кульминации – дух захватывает, раз, два, три – и вот уже все медленнее и медленнее кабинка плавно подкатывает к месту старта. Высаживаешься с легким головокружением. Сожалея, конечно, но больше испытывая облегчение от того, что это, наконец, закончилось. Пару раз даже подташнивало, и она долго потом удивлялась, как все же виртуозно ей удается подменять действительное желаемым.

– Ну, и хватит, может, уже? Пора, наверное, вот это все – шерстяные носочки, уютный свитер, турка с душистым кофе. И такая мягкая, расслабленная, самодостаточная, с книжечкой в кресле. Женщина – изначально ни в ком не нуждается, ресурс сама по себе, источник…чего? Вранье, это просто страх.

И все-таки она решила на какое-то время вычеркнуть любовь из списка своих жизненных необходимостей. Это был чистой воды мухлеж. Вроде как мне ничего не надо, но задним умом ожидаешь – столько раз об этом слышала – то, от чего отказываешься, должно непременно прийти.

Она выбрала себе подходящие курсы иностранного языка, стала брать больше работы, много ходила пешком, а в хорошую погоду гуляла в парке. Любовалась деревьями, наблюдала за людьми, за детками, копошащимися в песочнице, и да, черт подери, сидела на скамейке с томиком какой-то экзистенциальной мути.

От такой блаженной жизни тянуло ругаться матом, хотелось сделать кому-нибудь больно, а лучше совсем придушить. И так, чтобы еще успеть заглянуть в мутнеющие глаза – а что вы думаете по поводу концепции безусловной любви ко всему живому, нет, каково ваше искреннее мнение?

Прогулки стали заканчиваться парой хороших глотков виски прямо из горлышка, потому что в стакан наливать долго и вообще это гораздо вкуснее. Так в детстве она садилась перед распахнутым холодильником и уплетала клубнику, выковыривая каждую ягодку из-под сахарной корки. Остановиться не получалось до тех пор, пока не начинало просвечивать залитое сладким соком донышко. Благо, в то время холодильники были попроще – тихо, безо всяких истерических писков, терпеливо ждали окончания твоего приступа.

Потому, что если в тебе живет страсть, то уютная, теплая, мягкая, с книжечкой и чашечкой ароматного кофе – это совсем ненадолго, это ультракороткий антракт, иначе распад, деградация, смерть…

Было шесть вечера. На Лионском вокзале они сели на поезд RER линии D в направлении Мелен, который через полчаса прибывал в один из бесчисленных пригородов на юго-востоке Парижа. Макс даже не запомнил название этой дыры. Он был не в духе. Отношения с Ивонн начинали его тяготить и явно близились к завершению. Какого черта он вдруг согласился на эту поездку? К чему этот прощальный жест? В ее тусовке он никого не знал, да и знать, собственно, не хотел.

Музыка была слишком громкая, люди слишком веселые. Макс сидел в глубине гостиной и наблюдал за танцующими, прикрывшись бокалом очень недурного, кстати сказать, бордо. Ивонн перекрикивалась с какой-то девицей в вытертых обтягивающих джинсах и легком свитерочке, спущенном с одного плеча. У нее были темные волосы, собранные в высокий свободный пучок, также призывающий оценить античные линии ее шеи и плеч. Двигалась девица классно и временами посматривала на Макса.

– Ивонн, я до сих пор не знакома с твоим парнем; просто свинство с твоей стороны! Прячешь его?

– Вот еще! Идем.

– Марго, – они подскочили к нему, краснощекие и горячие от вина и танцев, – это Макс. Макс – это Марго.

– Очень приятно, – Марго протянула руку. У нее было крепкое мужское рукопожатие и очень прямой, честный взгляд. В воздухе почти прозвенело «теперь ты мой».