Ана П. Белинская - Выбор

Захожу в комнату, нервно бросаю часы, браслеты на комод. Андрюха пригласил попариться в сауну, но все желание и настроение исчезли. Спасибо одной прицепившейся заразе. Андрюха Юдин – единственный настоящий друг со времен спорта. Его спортивная карьера закончилась, не начавшись, но друг стал неплохим тренером. Я тоже когда-то мечтал быть тренером. Ключевые слова – «мечтал» и «когда-то».

Снимаю брюки, кидаю на спинку стула и вижу, как на пол из кармана падает тот самый листок со стихом. И почему я не вернул ей его, а сунул себе в карман? Разворачиваю лист и снова читаю. Гребаный Ромео.

Бросаю смятый лист в комод и иду в душ. Меня переполняет злость и ненависть к ней, к брату и ко всему чертову миру.

***

Бам, бам, бам…

Бам, бам…

– Просыпайся, никчемное существо!

Бам, бам… Снова эти удары.

– Если ты и сегодня опоздаешь на совещание, я тебя уволю!

Кто-то сказал «уволю»? Да я готов вообще не прийти, только увольте меня!

Отец еще пару раз лупит по двери и быстро ретируется.

Я опять надрался. С четверга отмечали на какой-то базе Мир, Труд, Май. Смотрю на себя в зеркало, вроде все прилично, сегодня «аллергической сыпи» не наблюдается. Маринка-Наташка-Светка – как-же-ее-там отлично постаралась. Забрасываю уже заранее подготовленное обезболивающее, запиваю водой из-под крана, но таблетки не успевают добраться до желудка, как меня выворачивает прямо над раковиной.

Спускаюсь в столовую, готовый принимать удар, но к моему удивлению, а возможно даже разочарованию, отца не наблюдается. Зато на кухне за столом, в инвалидной коляске сидит мой брат. Это странно – видеть его здесь. После аварии брат перестал принимать пищу здесь, оставаясь в своей комнате.

На кухне суетится Любаша, для нее тоже это неожиданно.

– Доброе утро!

Любаша улыбается мне своей самой лучезарной улыбкой, а брат просто кивает. Он свеж, опрятен и стал выглядеть более живым. Мать была права. Он заметно поправился. И даже то, что брат сегодня завтракает в столовой, а не у себя – говорит о положительных изменениях. Неужели это все из-за психологички?

Неприятно прокалывает в области солнечного сплетения, но я стараюсь не зацикливаться на еле уловимом ощущении.

На кухне приятно пахнет свежеиспеченной запеканкой. Обожаю ее с детства, Любаня знает, как порадовать меня.

– Мммм, – закрываю глаза и тяну аромат носом, – этот запах. Любаша, ты золото, а не женщина! Выходи за меня? – подхожу к ней и чмокаю ее в теплую, морщинистую щеку.

Она хохочет и машет на меня рукой, заметно смущаясь.

Брат морщится. Его всегда раздражала моя с Любашей фамильярность. А меня раздражало его лицемерие. Он мог часами лазить со своими дружками-по-идиотизму-волонтерами по трущобам, помогая бомжам с ночлежкой и едой, потом распинаться перед камерой, что все мы равны вне зависимости от социального статуса, а дома воротить нос от нас с Любаней со словами «это же прислуга».

– А где Иван Сергеевич? – спрашиваю Любашу и окунаю аппетитный кусок запеканки в джем.

– Уже ушел.

– Орал?

Любаня смотрит на брата и поджимает губы. Были бы мы одни, она бы всё подробно рассказала, без прикрас.

– Он был зол, – тактично проговаривает Любаня.

– Это его обычное состояние. Я даже не помню, когда отец был весел и как он улыбается. Ты помнишь? – обращаюсь к брату. Я сам не понимаю, как это вышло.

Брат тоже, видимо, не сразу понял, что вопрос был предназначен ему, потому как замешкался, его глаза забегали от меня к Любане и обратно.

Он ничего не ответил. Это понятно, что в его состоянии и не смог бы. Но даже ни одной сраной реакции, ни одной мимолетной эмоции не проскочило в его взгляде.

Ничего не изменилось. Мы по-прежнему чужие друг другу люди.

***

Я, конечно же, опоздал. В принципе, я и не старался успеть. Почему бы лишний раз не побесить Ивана Сергеевича?

Они все: замы, зам замов, начальники отделов и другие «несчастные» уже сидели в зале совещаний. Когда я вошел, все стихли и уставились на меня. Стояла напряженная тишина, но только один звук разрывал эту тишину – скрипящие зубы моего отца. Об был зол. Нет, он был в бешенстве.

Я поздоровался со всеми, отвесив низкий поклон, и медленной походкой направился к свободному месту. К скрипящим зубам добавился лихорадочный стук сердца. Бешенство перерастало в агонию. Но отец, надо отдать ему должное, держался изо всех сил. Я даже немного зауважал его.

Со звенящим скрипом отодвинул стул и сел на него, обводя глазами лица присутствующих: у кого-то из них была отражена мольба, у кого-то страх, ненависть, ярость, зависть. Эгоистичные ублюдки, думающие о себе. Им страшно, если я разозлю отца, то отрикошетит на них.

– Ниночка, милая, а принеси-ка мне чашечку кофе, будь добра! – я повернулся в сторону двери, где в проеме замерла секретарша отца с выпученными глазами. – Можете продолжать, коллеги!

– Пошел вон! – гаркнул отец, ударяя ладонью по столу. Все-таки я поспешил с выводами. Нервишки сдают…

– С удовольствием, Иван Сергеевич, – я встал и направился к двери, но у самого выхода развернулся.

Все смотрели на меня.

– Коллеги, адьес! – я отсалютовал ладонью прощальный жест и скрылся за дверью.

– Ниночка, не нужно кофе, принесите мне стакан и коньяк. В мой кабинет.

– Но…– замялась она.

–Н-И-Н-А…В мой кабинет. Сейчас же, – я посмотрел на нее таким взглядом, что Ниночка опустила голову и поторопилась к бару. Умница, девочка.

***

Я знал, что он придет. Но не думал, что так скоро.

Отец ворвался ко мне в кабинет с целью убивать.

Я сидел в рабочем кресле, закинув ноги на стол, и потягивал коньяк.

– Я, надеюсь, уволен? – лучше первым начну нападать я.

– О нет, я не окажу тебе такую услугу, – отец отодвинул стул напротив и сел. – Это будет слишком благодушно для тебя.

Я хмыкнул и опрокинул в себя остатки коньяка в бокале. Голова уже ощутимо кружилась, а желудок начало сводить больными спазмами. Какова вероятность, что в 25-ть я сдохну от цирроза печени или какой-нибудь язвы?

– Ненавидишь меня? – я пытался ловить четкий фокус, но перед глазами плыло. Я пьянел.

Отец промолчал, но мне и так понятно.

– Хорошо. Ведь это взаимно, – я потянулся за бутылкой, но отец успел перехватить ее.

Он встал, забирая коньяк с собой. Подошел к двери и собирался уже уходить, но зачем-то обернулся.

– Знаешь, я часто думаю, что лучше бы та авария…. – он замолчал. – Его жизнь забрал несчастный случай, он хотел жить. – Продолжил отец, – а ты свою убиваешь сам.

Сейчас в его глазах не было злости и ярости. В них было сожаление и чувство несправедливости. Сожаление о том, что лучше бы та авария, произошла со мной, а не с братом…

Так было всегда. Я всегда был лишним, ненужным, неудобным.