Наталия Романова - Горькая полынь моей памяти

Если бы у Дамира были год или два в запасе. Если бы он мог, как Равиль, присматриваться к девушке, присматривать за ней, двигаться миллиметровыми шагами на мягких лапах, опутывать её, не давая шанса отступить в свой час, он бы так и поступил.

Но у него оставалось три месяца. Три жалких месяца на время с Элей, и совсем не было терпения, лишь почти животный страх поцелуя. Одно скольжение по губам, и он пропадёт, разорвётся на миллиарды микрочастиц, не сдержится, сделает Элю своей. А они даже не в постели, не в номере, не в съёмной квартире, они на берегу Волги, где удушливо пахнет горькими травами и рекой.

– Как тебе фильм? – скорее для того, чтобы вернуть себя в реальность из морока желания, от которого не только болезненно ныло внизу живота, но и прокалывало пальцы и виски, спросил Дамир.

– Классно! – довольно промурлыкала Эля, сильнее прижимаясь к Дамиру, вряд ли от холода. – Когда я училась в школе, у нас в классе все девчонки были влюблены в Эдварда Каллена.

– А это кто? – искренне опешил Дамир. Имя какое-то нелепое. Эдвард… у них по соседству жил Эдик, так и тот Эдуард, а не Эдвард. Каллен ещё какой-то.

– Вампир из фильма, – засмеялась Эля. От этого грудного, не девичьего смеха стало душно. Как он хотел её, как хотел – до боли, до чёрных точек в глазах, чертей в душе.

– А. Ты тоже в него влюблена? – он усмехнулся, вспоминая напудренного актёра. Так себе секс-символ, но он и не восемнадцатилетняя девчонка.

– Не знаю, – задумчиво пропела собеседница. – Он красивый, – Дамир чуть не засмеялся в голос. Всевышний, верни мозг этой глупышке, мужик с мукой на лице не может быть красивым, даже если вампир. – Меня смущает, что он мраморный.

– В смысле?

– В книге говорится, что он мраморный, каменный, ледяной. Я бы не хотела обниматься с ледяным парнем.

– А кто хвастался, что не мёрзнет, что поморы привычные к холодам? – подколол Дамир, смеясь над рассуждениями девчонки.

Хорошо, что она говорит такие глупости. Это возвращает его на землю, даёт оплеуху, заставляет вспоминать: несмотря на совершеннолетие, сформировавшуюся грудь, стройные ноги, чертей в глазах, призыв в голосе и согласие российских законодателей, Эля – глупая девчонка.

– Не до такой же степени! – засмеялась в ответ Эля. – Он везде холодный, представляешь! Ой! – она прикрыла ладонями рот, таращась на Дамира, а он не мог понять, покраснела ли она. Отблеск звёзд и лунной дорожки скрывал цвет лица. Глаза привыкают к темноте. Видно всё. Кажется, замечаешь любые нюансы мимики, но это лишь иллюзия, самообман. Покров ночи помогает прятать смущение, мысли, желания собеседника.

– Везде? – он выразительно кашлянул.

– Я не это имела в виду! Руки холодные, ноги, и вообще. И твёрдый! Ой…

Дамир зажмурился. Помогите ему, силы небесные и земные, проигнорировать невольные провокации этой едва ли женщины. И не в физиологии дело, в разуме, в мыслях, столь откровенно девчачьих, что становилось физически больно.

Уйти. Надо было уйти тогда. Подарить себе иллюзию короткой влюблённости в чистую, искреннюю девчонку. Утешиться россказнями, что спас поморочку, появившуюся в их краях, от себя самого. Обернуться плащом псевдоблагородства, вскочить в машину и рвануть в свою устроенную «от и до» жизнь. К семье, учёбе, существованию, поделённому надвое, где, живя и работая в далёкой, по сути, чужой стране, он – один человек, а здесь, на берегах Волги – другой.

А потом они говорили, говорили, говорили, много, о разном. Эля рассказывала о своём Севере так, что невольно хотелось прыгнуть в машину и мчать туда на всех парах. Увидеть леденящее Белое море и покатые берега неспешных рек, деревянные памятники зодчества, церкви и дома, густые, грибные леса, северные ягоды, белые ночи.

– Почему же ты уехала, раз там так красиво? – прошептал на ухо Дамир, дурея от запаха волос и кожи, придвигая к себе ближе собственную красоту. Они уже поднялись на берег и уселись на брошенную парнем ветровку, та завалялась в машине.

– Здесь добираться до колледжа ближе, я в медицинский хотела, – будто заученно отмахнулась Эля.

Дамир не знал, есть ли медицинский колледж поближе к её родным местам, да и какая разница – медицинский, педагогический, дизайна, а спрашивать не захотел, даже тогда было ясно – обманет. От Поповки до города, где собиралась учиться Эля – полчаса езды на электричке, да ещё пешком, наискосок через поле, по просёлочной дороге, не так и мало, если без личного автомобиля. Да и какая разница, есть в этом Заакаурье колледж или нет. Одно то, что Эля живёт с отцом-пьяницей, работает ночами, сидит сейчас с мужчиной на берегу реки, а не спит сладким сном, говорило многое о ней… А Дамир не хотел ничего знать, не желал слушать разум и слышать доводы.

Он рассказывал о Нью-Йорке. Эля слушала, раскрыв рот, как самую интересную в её жизни сказку, напоминая маленькую, удивлённую девочку, если не опускать взгляда ниже глаз, не скользить по губам, не гладить мысленно налитую грудь.

– Ты прямо сказки рассказываешь! – подтвердила его мысли Эля.

– Как Золушка?

– Интересней! Что Золушка? Принц даже лица Золушки не запомнил, втрескался в её грудь. Что в этом сказочного?

– Ну как же? Принц увидел Золушку, – Эля скептически хмыкнула. – Хорошо, он увидел её грудь, – невольно он мазнул взглядом по окружностям рядом и очень понял принца. Какое лицо… когда за воланами скрыто настоящее чудо, упругое, волнующее?.. – Потом он узнал, что Золушка – девушка скромная, трудолюбивая, и женился на ней.

– П-ф-ф-ф, – засмеялась Эля. – Всё, что хотел принц – заполучить грудь Золушки, и плевать он хотел, скромная она или нет, тем более трудолюбивая. Он принц, у него были слуги.

– То есть, глупый принц женился из-за сисек? – заржал Дамир.

– Конечно!

– Шикарная версия!

А потом Дамир понял, насколько Эля права, а принц на самом деле глуп…

– Тебе не холодно? – начинало стремительно светать.

Рассветы были быстрые, яркие. Не успело солнце мазнуть по глади воды оранжевым лучом, как свет начал разливаться, лишая интимного полумрака. Тем не менее, не хотелось никуда уходить.

– Немного, – согласилась Эля.

Дамир пересадил с одной ноги на другую, прижав к себе сильнее, обхватывая руками, те сами скользнули по мягкости груди, организм отреагировал должным образом. Бедро Эли упёрлось во вроде успокоившуюся эрекцию, которая от простого движения стала снова каменной. Будто специально она поёрзала, задевая бугор на джинсах. Дамир зажмурился, прогоняя прочь бушующее либидо. Руки покалывало, его самого начинало колотить так, словно женщины не видел не меньше месяца, а то и полугода.

Как он выдержал ту сладкую пытку, Дамир, даже спустя годы, не мог себе ответить. Почему не распластал её прямо там, на берегу Волги, на загорающемся рассвете, прямо среди пахнущих трав, ярких соцветий пижмы, иван-чая, листьев мать-и-мачехи и удушливой полыни, он не понимал.