Елена Тодорова - Улей

Исаева отчаянно качает головой из стороны в сторону. Видимо, действительно, начинает расстраиваться. Не очень-то приятно такой, как она, получать отпор.

– Все совсем не так. С тобой все не так, как я хочу!

Адам скрипит зубами.

– Рассчитывала напиться моей крови, но не получилось? Думала, я сам шею подставлю?

– Ну, уж пьяным тебя увидеть точно не рассчитывала. Сам погляди, ты в хламину просто!

– Да какой там в хламину? Случалось и хуже.

– Я тебя одного не отпущу.

Ее маниакальная настырность не оставляет ему шансов. Встряхивает девушку, не тревожась о том, что она несколько раз влетает затылком в покатую крышу автомобиля.

– Видеть тебя не могу, Эва, – грубо рычит и сжимает ее челюсти пальцами. – Тебя не волновало, что я буду чувствовать до того, как ты организовала это испытания. Тебя не волновала моя жизнь. Х*ли ты теперь лезешь ко мне? Да еще, сука, к «синему»! Что тебе еще надо?

– Я не знаю! – взволнованно вопит она ему в ответ.

– Не знаешь?

Опаляя ее губы тяжелым дыханием, жестко прижимается к мягкой плоти. С такой яростью притискивается, что Ева чувствует, как о зубы повреждается слизистая оболочка.

Упирается в его грудь руками и пытается оттолкнуть. Но он, как нерушимая стена.

Сам отстраняется. Но лишь за тем, чтобы грубо развернуть Исаеву к себе спиной. Грубо швыряет грудью на водительскую дверь. Она возмущенно вскрикивает, но Адама это не останавливает. Он резко подрывает ее широкую куртку выше талии, запуская под одежду шокирующее холодный воздух. Выставляет руки по сторонам и прижимается к округлой попке твердым пахом.

Ева всхлипывает, а Адам с хрипом стонет. Вздрагивает за ее спиной и сочно матерится, пока острый девичий локоть с силой не врезается ему в бок. Ослабляет хватку, и Исаева тут же приходится затылком ему в подбородок. Выскальзывает в сторону, оборачивается и порицает его яростным взглядом.

– Совсем оборзел, мать твою?

– Я же предупреждал: уйди с глаз, Исаева.

– Так и быть, Титов! На самом деле, мне абсолютно плевать, если ты разобьешься насмерть и, может быть, убьешь еще парочку людей, – она не замечает того, что ее голос дрожит, пока глаза не обжигают горячие слезы. Не распознает всего, что чувствует. Хватается за то, что ей привычно и безопасно – свой гнев. – Мне плевать, если завтра твое проклятое имя засветится во всех хрониках города! Я не волнуюсь о тебе. Я с тобой играю.

Титов прикусывает губу и внезапно заходится смехом. Смеется, как ненормальный, пока Ева сражается с грохочущим в ее груди сердцем. Слишком усердно оно перекачивает кровь. Разбивается о хрупкую грудную клетку, сигнализируя о своей абсолютной профнепригодности.

А Адам вдруг становится серьезным. Холодно и решительно смотрит ей в глаза. Тянется к ней рукой и приставляет к центру ее лба палец, словно дуло пистолета. Ева не двигается и не моргает, пока он взводит воображаемый курок и «стреляет».

– Сладких грез, моя любимая гадина.

– Катись уже!

Титов отступает и пьяно ухмыляется.

А Исаева вынуждает себя стоять на месте, пока он, пошатываясь, забирается в салон. Выпрямив спину, провожает черный BMW воспаленным взглядом. Захлебываясь непонятными ей эмоциями, пускает эту напряженную ситуацию кубарем с высокой горы.

«Адам Титов. Бракован. Испорчен. Не годен».

«Катись к чертям! Гори в аду!»

Шепчет эти слова, как заклятие, на протяжении длинной дороги домой.

Ей понадобилось больше трех часов, чтобы добраться из центра пешком. И в конце пути ее ноги буквально гудели от усталости. Но Еве подобная усталость приходится как раз в радость.

Уже под утро затуманенная голова касается подушки. Глаза устало закрываются. Дыхание медленно просачивается из приоткрытых губ. Но блаженное и неторопливое погружение в сон прерывает вибрация телефона.

Подскакивает, задыхаясь новой волной нервного возбуждения.

Джокер: Полагаю, ты дома. Надеюсь, что закрыта в своей башне на семь замков. Рассчитываю, что ты думаешь обо мне. Потому что я думаю о твоих бл*дских губах.

Аномальная: Да. Да. Нет. Гори в аду!

Раздраженно выдыхает и бросает смартфон поверх одеяла. Злится на Титова, но невольно ощущает, что кожа вспыхивает жаром.

Джокер: Только вместе с тобой.

Аномальная: Ты сам-то дома?

Джокер: А что? Хочешь меня навестить?

Аномальная: Идиотское предположение.

Джокер: Пересекаю границу другого региона. Не скоро буду в городе. Отдыхай.

Сердце Евы разочарованно ухает вниз и застывает там колуном. Ощущая себя по-настоящему обиженной, она отказывается что-либо еще писать Титову.

Каждый человек по жизни расплачивается сам за себя. Это не может сделать кто-то посторонний. Ева и Адам не по рассказам знают, как часто приходится платить за то, чего не заказываешь.

Только впереди им предстоит узнать, что горестнее всего принимаются те события, к которым ты, наперекор всему, упорно стремился, а после – пожалел.

День тридцать четвертый.

У ворот дома Еву, который день подряд, поджидает толпа журналистов. Едва она выходит за пределы Исаевской собственности, как они обступают ее со всех сторон.

– Ева Павловна!

– Госпожа Исаева!

– Это правда, что вы страдаете психическими расстройствами?

– Что вы можете сказать по этому поводу?

– С какого возраста вы состоите на учете у специалистов?

– Принимаете ли вы медикаментозное лечение, госпожа Исаева?

С тех самых пор, как ее психологические проблемы стали известны широкой публике, саму Еву они перестали волновать. Будто больше всего беспокоила сама возможность того, что ее постыдные изъяны станут достоянием общественности. Сейчас же, вырвавшаяся благодаря Титову и его последователям правда, принесла ей неожиданное безразличие. Чувство абсолютного пофигизма к самой проблеме и чужому мнению.

– Почему ваша семья никак не комментирует эти возмутительные слухи? Защищают ли они ваши интересы?

– Что вы сами можете сказать относительно подобных заявлений?

– Госпожа Исаева! Считаете ли вы себя опасной для общества? Можете ли вы сознательно принести физический вред другому человеку?

– Да, – спокойно поворачивая лицо в камеру, заявляет девушка. – Я могу.

Отворив входную дверь, Терентий Дмитриевич сталкивается у порога с Евой Исаевой. Осматривает ее, не скрывая удивления.

Девушка стоит неподвижно и смотрит, словно бы сквозь него, пустыми глазами.

– Доброе утро, – сдержанно выдыхает Терентий Дмитриевич и отступает, пропуская гостью в дом.