Виктор Кустов - Встречи и расставания

И тут они остановились. Стало слышно ровное шуршание песка за спиной, пытающегося сдвинуть его тело.

– Гурьев?.. Гурьев, ты слышишь?

Он сжал Надину ладонь.

– Я, кажется, ударился обо что-то, – пожаловался он, ощупывая шишку на лбу. – Столько звёзд увидел…

Надя подползла ближе, коснулась его лба пальцами.

– Ничего, сейчас пройдёт, сейчас пройдёт, я знаю, Гурьев, ты верь мне…

Боль стала слабее.

Глаза привыкли к полумраку, и теперь Гурьев различал что-то похожее на стены слева и справа, и ничего не видел впереди.

– Ты уже была здесь? – глупо спросил он, но ему показалось, что Надя кивнула.

– Всё будет хорошо, Гурьев, пойдём потихоньку.

Он послушно поднялся, шагнул, подчиняясь её руке, не стараясь даже понять, куда они идут, не в силах более ничему удивляться, и когда полумрак сменился светом дня, ничего не спросил, а Надя всё так же уверенно шла вперёд мимо расплывчато-белых стен. Наконец остановилась.

– Узнавай, Гурьев…

Она подтолкнула его вперёд, отступая в сторону.

И Гурьев увидел, что стоит подле стены дома с маленькими окнами-бойницами, и услышал за этой стеной какие-то звуки, напоминающие журчание воды, женские перешёптывания и шорох неторопливых шагов.

– Узнавай, Гурьев, – повторила Надя, настойчиво подталкивая его ближе к стене, и он вдруг увидел дверь с золотистой ручкой-кольцом и, не понимая, зачем, коснулся его, шагнул в солнечный прямоугольник, на мгновение отметив, что не чувствует больше Надиной руки, но тут же увидел её впереди, закутанную в длинные пёстрые одежды, но не успев удивиться, услышал её странно зазвеневший голос:

– Ты здесь жил, Гурьев, много-много лет назад. Ты здесь…

…Она опустила на лицо чёрную густую сетку, легко скользя голубыми, прошитыми серебром туфельками с загнутыми носками, побежала за фонтан, поднимающийся вверх посреди двора, скрылась под белоснежными арками широкого, со множеством входов, дома, и Гурьев увидел спешащего к нему мужчину в платье, напоминающем костюмы из восточных музеев. Мужчина нагнулся, приложив руки к груди.

– Мой господин, – услышал он, – вас ждут…

– Кто? – недовольно спросил он.

Не ожидая ответа, быстро пошёл вперёд, раздражаясь от жары, от потного тела, от того, что не удастся сейчас опуститься в голубой бассейн, насладиться свежестью изумрудной воды.

Он прошёл в дом, сбросил халат, накинул длинную лёгкую рубаху, радуясь минуте прохлады. Щёлкнул пальцами, отпуская слугу, и пошёл к гостю.

Гость ожидал его в айване [1] Айван – крытая галерея. , где лёгкий ветерок делал жару не столь нестерпимой, полулёжа у дастархана [2] Дастархан – угощение. .

– Ты опять провёл весь день возле киссахана [3] Киссахан – рассказчик. ?

Гость спросил это, прикрывая глаза поседевшими ресницами.

Он кивнул, опустился напротив.

– Чем же он так тебя привлекает? У тебя есть всё, что достойно внимания. А что есть у него?

– Это странный киссахан. То, что он говорит, нигде не написано. Я спросил его, почему так. Он сказал, что помнить надо сердцем, и отказался переписать мне. Вот я и хожу, чтобы запомнить строки этого человека.

– Неужели его стихи равны богатству наших почтенных поэтов?

– Послушайте, устад [4] Устад – учитель. . Вот что я запомнил сегодня:

Что вы на это скажете?

– И кто же автор этих строк?

– Некто Хайам…

– Разве можно сравнивать эти строки и божественную поэзию Фирдоуси или Хафиза? В них нет красоты. В них грубость простолюдина. Они пресны, как лепёшка. Что с тобой, Хатем? Неужели слухи, дошедшие до меня, верны?

– О чём вы?

Хатем взял персик, повертел его в руках, положил обратно на блюдо.

– Ты один из лучших моих учеников. Уважаемый и богатый ныне человек. Но говорят, что ходжа [5] Ходжа – хозяин, досточтимый. Хатем перестал чтить обычаи и уподобляется нечестивым фарангам [6] Фаранг – европеец. .

– Вы имеете в виду мой харам [7] Харам – гарем. ? – Хатем усмехнулся. – Да, конечно, это непривычно, когда мужчина отказывается от жён. Но попробуйте понять меня, в моём сердце есть место только для одной, зачем же я буду обманывать остальных?

– В моём сердце тоже бывает только одна женщина, иногда очень долго, но я должен давать счастье и другим.

– Разве счастье – проводить ночь с той, что не нравится?.. Простите, устад. – Хатем потупил взгляд.

Гость отпил из пиалы, провёл ладонью по серебристой бороде.

– Ты мог бы не говорить об этом… Никто не запрещает тебе так думать, но своим словом и действием ты опозорил не только себя.

Хатем молча склонил голову. Он понимал, что спорить с досточтимым Кахланом бессмысленно.

– Но не это огорчило меня. – Устад помедлил, внимательно глядя на Хатема. – Ты перестал чтить Коран. Уподобляясь самому непочтенному киссахану, ты рассказываешь небылицы, заставляя почтенных людей думать о твоём слабоумии.

– Вот что привело вас ко мне… – Хатем открыл банановый плод. – Продолжайте, ходжа Кахлан, я внимательно слушаю.

– И вот этот Хайам. Ты запомнил стихи, которые не стал бы слушать любой разумный правоверный. Ты говоришь, что Бог иноверцев – тот же Аллах. Ты утверждаешь, что все люди произошли по воле одного Всемогущего и никто не может считать себя лучше другого. Ты сравниваешь Коран и Библию, о, прости меня, Аллах… – устад вскинул руки, – утверждая их равенство…

– Да, это так. – Хатем вытер руки, движением ладони отослал муваккала [8] Муваккал – слуга, подающий угощение. . – Да, я убеждён, что создатель у нас один, будь то я или вы, правоверный ходжа Кахлан, или неверный фаранг. Я убеждён, что чудотворец Муса и библейский Моисей похожи, как воскрешающий мёртвых Иса похож на Иисуса неверных. Я думаю, что придёт время и книга мира будет одной для всех.

– Что ты говоришь! – вскричал устад. – Ты хочешь, чтобы я поверил в твоё безумие?

– Разве я похож на безумца? Или ходжа Кахлан под этим словом подразумевает иное мышление?