Виктор Кустов - Встречи и расставания

– Я имею в виду болезнь, ходжа Хатем, страшную болезнь души, из которой уходит Аллах…

Старик поднялся, оправил платье.

– Подумай об этом. Ибо я боюсь, что теряю своего ученика. Ты знаешь, какова участь нечистого… Шейх и его мюриды [9] Мюрид – последователь шейха. ожидают от тебя благоразумия. Не медли.

– Я подумаю, – наклонил голову Хатем, пряча улыбку.

Он проводил гостя, раскланялся и почти бегом устремился к хаузу [10] Хауз – бассейн. .

Прохладная вода отвлекла его от неприятных мыслей. Он плескался и жалел о том, что это блаженство не может вместе с ним разделить Нушафарин. Его единственная Нушафарин. Устад ушёл бы в полной уверенности в его безумии, если бы знал, как проводят время они наедине. От этой мысли Хатему стало весело и захотелось скорее увидеть Нушафарин.

Он торопливо вышел из хауза, накинул на плечи люнги [11] Люнги – полотенце для обтирания. и поспешил в покои Нушафарин.

Теперь, когда все его бывшие жены переселились к своим новым мужьям, в женской стороне дома было необычайно тихо. И хотя можно было выбирать любую из комнат, Нушафарин осталась в своей, в которую когда-то вошла младшей женой ходжи Хатема.

Она полулежала на суфе [12] Суфа – невысокая тахта. , играя рассыпанными жемчужинами. Она была в лёгкой накидке, охлаждающей тело и совсем не скрывающей его, и Хатем замер на мгновение, подумав, как ужаснулся бы устад, увидев такое бесстыдство. Он присел рядом, обнял её за плечи, свою Нушафарин, «происходящую из источника сладости», закрыв глаза, глубоко втянул запах благовоний и опьянел от охватывающего его чувства.

– Я действительно безумец, – прошептал он. – Я не прочёл устаду ещё одно четверостишие этого проницательного Хайама:

Тебе нравится?

И он коснулся губами горячих ждущих губ.

Но тут какой-то шум раздался во дворе, он становился всё громче, грозно приближался, и Нушафарин, испуганно вскрикнув, прижалась к нему, потом вскочила, бросилась к двери. И Хатем, не понимая, что её так испугало, выглянул во двор, удивился этому множеству чем-то разгневанных людей, но не успел ничего приказать слугам, маленькая рука обхватила его ладонь и потянула за собой…

– Господи, да что же это такое, ласочки вы мои, – приговаривала Войкова, всплёскивая руками и глядя на неподвижно лежащих.

Над Гурьевым, упавшим навзничь у самой стены, стояла на коленях, раскачиваясь, Ирочка Беловёрстова. Она и нашла их утром и сейчас никому не смогла бы объяснить, что привело её именно на это место.

Надя лежала недалеко от Гурьева и, казалось, пыталась дотянуться до него: её рука почти касалась его руки.

– Что же это делается, – причитала Войкова, искренне жалея вместе со всеми себя. – Ох, мамочка-мамулька…

Она приподняла Надю, взвалила её на плечо, оглянулась на Ирочку Беловёрстову, вздохнула: не помощница – и пошла к палатке, откуда, еле передвигая ноги, приближался бледный Еремей Осипович, никакой уж мужик. Она так и сказала Кире Евсеевне, опуская Надю рядом с ней. И та, кремень-баба, хоть сама еле живая, пробасила: «какого дьявола, гулять надумали…» – стала хлопать Надю по щекам, заставляя отпить из кружки тёплой мутной воды, и добилась-таки своего, Надя охнула, задышала, не открывая глаз.

– Ну, я пошла, – сообщила Войкова, уважая эту худую как доска бабу, и двинулась обратно, где Еремей Осипович то пытался тащить неподвижного Гурьева, то приподнимал всё ещё сидящую Ирочку Беловёрстову.

– Подсоби, – сказала Войкова, подхватывая Гурьева под руки.

И Еремей Осипович засуетился, засновал вокруг, не зная, что делать, пока она не приказала:

– Ноги подымай, ноги…

Они потащили Гурьева по песку, оставляя округлый след, и Ирочка Беловёрстова наконец поднялась, пошла за ними, блестя большими глазами.

– Сдохнешь тут с вами, – не выдержала Войкова, когда Гурьева дотащили и передали Кире Евсеевне, начавшей делать с Гурьевым то же, что только что она проделывала с Надей. – Дохлые все, жуть…

И отошла в сторонку, потому что тошнота делала её слабой…

Гурьев открыл глаза.

Долго водил ими по сторонам, пока не увидел Надю, уже сидящую, обхватившую лицо ладонями. Коснулся пальцами её бедра и только потом попил из кружки.

– Оклемались, – недовольно произнесла Кира Евсеевна. – Нашли время гулять.

– Сирош?.. – спросил Гурьев. – Приступ?..

– А что Сирош? Этот злыдень чай, поди, хлещет, – вернулась Войкова. – Сидит ваш Сирош в тенёчке и в ус не дует…

– Обморок, – сказала Кира Евсеевна. – От слабости. Скрутило нас чего-то…

Гурьев попытался подняться.

Еремей Осипович стал помогать.

Ирочка Беловёрстова страдающе смотрела на них.

– Вот и всё, – произнесла Надя, ни к кому не обращаясь.

Вставший Гурьев положил ей на плечо руку.

– Тебе лучше? – спросил он.

Надя кивнула.

– Ты меня вытащила?

Она молчала.

Гурьев обвёл взглядом пустыню, стену…

– Завтра Сирош должен прийти. Завтра, – твёрдо сказал он. – Это радиация. Мы хватанули рентгены…

– Я поняла это, – сказала Кира Евсеевна. – Я поняла это ночью.

– Чего хватанули? – Войкова наклонилась над Кирой Евсеевной. – Какой заразы?

– Атомов, – буркнула та. – Таких малюсеньких, невидимых…

– Это что, как в больнице?

– Раз в сто, а может, и больше.

Войкова выпучила глаза.

– Я слыхала, мужики – того, никуда потом, не стоит…

– Мужики… – произнесла Кира Евсеевна и поджала губы.

И Ирочка Беловёрстова не удивилась этой пошлости Войковой, а лишь взглянула на испуганного Еремея Осиповича, не понимая этого испуга, но жалея его.

– Во, влипли… – выдохнула Войкова и неожиданно подмигнула Гурьеву: – А то, может, проверим, а?.. – То ли засмеялась, то ли заплакала и поплелась вслед за Еремеем Осиповичем, уходящим за барханы.

И Кира Евсеевна крикнула ей вслед:

– Пригляди за мальчиком.

– Надо ждать, – сказал Гурьев. – Надо ждать и беречь силы.

Он лёг, спрятав голову в тень.

И Надя легла рядом, положив ему на грудь руку, а Ирочка Беловёрстова прижалась к нему с другой стороны.

Только Кира Евсеевна осталась сидеть, наблюдая за Войковой и Еремеем Осиповичем и думая, что если те упадут, она не сможет их притащить. Потому что у Войковой вес – как у хорошего мужика…

Светящиеся ободья покатились из пустыни под утро.

Сначала они были маленькие и странно подпрыгивали, и Ирочке Беловёрстовой это показалось страшно смешным. Потом стали увеличиваться, превращаться в шары, и это её уже насторожило. Но, поглядев на спящих, она не решилась их будить и, положив подбородок на колени, стала наблюдать за шарами уже неотрывно.