Литтмегалина - Синие цветы I: Анна

– А мои родители меня выгнали, и им все равно, где я, – сообщаю я.

Мысли вращаются в моей голове быстро-быстро. Как мне относиться к нему? Я должна его осуждать? Вероятно, должна. Любой бы осудил. Всякий. Но здесь же нет любых и всяких. Здесь только я – одинокая, как практически всю мою жизнь. Этот странный человек если и не рядом со мной, то поблизости. Так, может, мне просто закрыть глаза и позволить себе чувствовать что чувствуется? Моральные принципы требуют прекратить это знакомство. Так ли они важны? Ведь они не предлагают мне ничего взамен.

– Серьезно, я опасен, – говорит Науэль. Я замечаю, что он стремится убедить меня. Зачем? – Я неприятная личность. Я шляюсь по стрёмным местам и общаюсь со стрёмными людьми. Тебе это не понравится.

Мне хочется возразить, но он ждет, почти требует, чтобы я согласилась с ним.

– Ну, возможно, – уклончиво отвечаю я.

Мы молчим минут пять. Я не отвожу от него взгляда. Науэль мрачнеет. Я думаю, что даже если он очевидно не хороший, то и однозначно плохим я назвать его не могу. Во всяком случае, пока.

– От меня одни неприятности, – говорит Науэль, и на секунду мне становится жаль его, хотя ничто в его голосе не указывает на жажду сочувствия.

– Я уже могу опровергнуть эту фразу. С тобой мне становится лучше.

– Я не нарочно.

– В любом случае.

– Не жди, что я влюблюсь в тебя и торжественно исправлюсь или вроде того. Мы не в кино и не в любовном романе.

– Не жду, – говорю я, отчетливо слыша собственную фальшь.

– Так ты идешь домой?

– Ни за что. Куда угодно, только не в тот дом и не в ту кухню.

На лице Науэля то ли облегчение, то ли сожаление, то ли и то, и то. «Забери меня, – думаю я. – Ты можешь обещать мне неприятности, но ты меня не обидишь, я знаю». Науэль стягивает на шее шелковый шарф. Шарф кислотно-розовый, в тонкую оранжевую полоску. Каким-то образом Науэлю удается облагородить даже самую безумную одежду и самое нелепое сочетание цветов. Каким бы вычурным он ни был, он все же элегантен.

– Тот, кто это понаписал про меня, называет себя Улей, – поясняет Науэль. – Потому что он полон сердитых ос.

– Разве ты видел статью?

– Я? Нет. Вроде, мельком.

– Все-таки какое странное совпадение – в доставленной по ошибке газете оказалась статья про тебя.

– Чего только не бывает.

Мы идем по улице.

– «Жало» было бы лучше, – говорит Науэль вполголоса. – Но есть такой музыкант, и пусть он никого не жалит, но имечко застолбил за собой.

Он поднимает руку, останавливая такси. Его шарф взмывает, подхваченный ветром.

– Куда угодно, ты сказала? Как хочешь, Аннаделла.

– Откуда ты…

Науэль запрыгивает в такси.

Такси привозит нас на хмурую улицу. Из четырех фонарей горит только один. Своими темными окнами дома смотрят на нас холодно и настороженно. Что здесь?

– Мой мир, – отвечает Науэль с усмешкой. – Ты иногда проговариваешь мысли вслух.

– Вот как. Не замечала. А у тебя такое бывает?

– Нет, нет, – он почему-то смеется. – К счастью, нет.

– Как ты узнал мое полное имя?

– Мне достаточно попросить кое-кого разведать. У тебя необычное имя. Почему ты не представилась полностью? Оно тебе не нравится?

– Нет, я просто считаю, что оно мне не подходит. Слишком… романтичное. Моя мать взяла его из романа, который читала в больнице, ожидая родов.

Факт наличия у меня напыщенного, типичного для женского чтива, имени кажется мне забавным после недавнего замечания Науэля, что мы не в любовном романе. Только я собираюсь сказать об этом, как Науэль бросает:

– Да, оно на самом деле тебе не подходит.

И мне почему-то становится досадно.

Мы обходим дом, идем по разбитому асфальту дорожки, сворачиваем с нее, ныряем в заросли, как в джунгли, и я ощущаю себя немножечко зверем. Я хочу встряски, азарта. Чего-то необычного. Науэль может дать мне это, и поэтому я следую за ним.

Деревянная подвальная дверь разбухла от влаги. Науэль трижды нажимает кнопку звонка, и дверь растворяется, демонстрируя свою обратную, металлическую сторону. Я слышу музыку, вижу поток лилового света, разбавляющего мутную темноту. Затем дверной проем заслоняет массивный силуэт.

Науэль улыбается дурашливо, как персонаж мультфильма (зубы у него ровные и белые, но он еще не обзавелся своей знаменитой идеальной улыбкой, стоившей многих мучений и еще больших денег), и машет рукой.

– О, привет, человек-гора.

– Здорово, Принцесса, – взгляд великана упирается в меня. Хмурое лицо не сулит ничего хорошего.

– Моя подружка, – поясняет Науэль.

– С каких это пор ты гуляешь с подружками?

– С тех пор как неиспользованные друзья закончились.

– Предпочитаешь свежачок?

– Что-нибудь как минимум не липкое, – Науэль проходит внутрь и оборачивается на меня. – Входи, не бойся. Он не такой страшный, как кажется – из тех, кого он покалечил, еще никто не умер.

Я смотрю на охранника с тихим ужасом, и тот закатывается глухим хохотом.

– Он шутит, малышка. Какой там «покалечил». Разве что пара-другая переломов.

Науэль снимает перчатки, шарф, пальто, вешает на вешалку, уже едва не срывающуюся со стены под тяжестью одежды. Для такой погоды он одет очень легко – тонкие черные брюки, серо-голубая рубашка из переливающегося атласа. Рубашка распахнута, и на его гладкой безволосой груди поблескивают прозрачные камни, подвешенные на тонкую, почти незаметную цепочку.

– Разденешься? Внутри как в сауне, предупреждаю, – говорит Науэль. – Так ты идешь? – спрашивает он несколькими секундами позже, и я осознаю, что все еще стою столбом и пялюсь на него.

Охранник касается моей руки.

– Удачи, – говорит он, и от удивления я не сразу отвечаю:

– Спасибо.

Мы входим в упругую, пульсирующую волну звука, в яркую разгоряченную толпу, и я чувствую, как мое сознание отделяется от меня, уплывает, как облачко, протискиваясь мимо вздрагивающих тел танцующих. Здесь сразу бросается в глаза одна деталь…

– Это…

– Конечно, – с ноткой самодовольства соглашается Науэль. – А куда, ты думала, я могу привести тебя? На детский утренник?

– Я никогда не была в клубе, – произношу я почти беззвучно. «Тем более таком».

Он читает по губам.

– Не сомневаюсь.

Я начинаю дрожать. Не знаю, от чего – от волнения или же возбуждения. Ладонь одного мальчика скользит по груди другого, опускается к животу, и я смущенно отворачиваюсь. Девушка, стриженная предельно коротко, аж кожа просвечивает, бросает на меня яркий, хищный взгляд. Науэль и какой-то мужчина здороваются и прижимаются друг к другу в кратком объятии, затем соприкасаются губами, разгоняя мои последние ложные догадки о причинах «необычности» Науэля, которыми я пыталась вытеснить очевидную правду. Я закрываю глаза, и в голове стучит незнакомая песня, которую в будущем мне предстоит запомнить до последней ноты. Ее звучание как будто вобрало в себя цвет и силу клубных прожекторов. Меня качает.