Елена Сазанович - Улица вечерних услад

Я нахмурился.

– Ты о чем, Вера?

– Я так… Просто… Просто мне показалось… Разве… Разве ты ничего не заметил? Он как-то изменился, что-то новое появилось в его лице.

– Нет. Я ничего не заметил. Каким был оболтусом. Таким и остался, – почему-то с удовольствием повторил я слова тети Шуры.

– Пойдем, потанцуем? – и не успел я опомниться. Как Вера за руку меня втащила я комнату. И положила мне руки на плечи. И прижалась щекой к моим ключицам. Я невольно сжал ее острые лопатки.

– Вера, – прошептал я еле слышно. Но она услышала.

– Что? – Да так, – и я чуть ослабил руки.

– Ты такой длинный, Лоб. И так похож на Лобова.

– Это плохо, Вера?

– Не знаю. Но в Олю ты все равно влюбишься.

Я засмеялся.

– Я не люблю экзистенциализм, Вера.

– Это не имеет значения. Можно влюбиться в девушку. А не в экзе… – и Вера запнулась. Выговорить это слово было выше ее сил.

И я не выдержал. И задержал дыхание. И приподнял ее. И крепко-крепко прижал к себе. И закружился на месте. И тут же опустил ее на пол.

Все гости удивленно вытаращили на нас глаза. Лишь отец сидел не шелохнувшись. Низко опустив голову. И скрестив руки перед собой.

– Ты что, Лоб? – засмеялась Вера.

– А ты что, Вера?

– Мне хорошо.

– Мне тоже. А тебе бывает когда-нибудь плохо, Вера?

– Нет. Никогда. Жизнь нам столько преподносит сюрпризов. Что плохое отношение к ней – это оскорбление. И еще. Запомни, Костя. В жизни всегда есть замена. Слышишь, всегда! Что бы ни случилось! Какая бы потеря ни выпала на твою долю, Костя. Помни, что в жизни всегда есть замена. Только нужно уметь искать. Ты научишься искать, Костя?

– Я научусь любить жизнь, Вера…

Но Вера меня уже не слушала. Она выпорхнула из моих рук. И уже сидела перед отцом на корточках. И зажав его большие ладони в своих. Что-то шептала…

А вскоре они уехали на море. И мне стало невыносимо скучно. Кит реже заглядывал ко мне. Он почему-то моему обществу предпочел книги. По ночам в моей пустой квартире топал еж. И скреблась белая мышь. И разве что они как-то напоминали мне, что я не один в этом одиноком мире. И еще напоминала Оля. Неожиданно я подружился с ней. И потихоньку стал к ней привыкать. К ее монотонному голосу. К ее плавным манерам. Хотя, признаюсь, наша дружба была вначале не из легких. Увидев нашу квартиру, она ужаснулась. И от негодования встряхнула длиннющей косой. И тут же стала сгребать камни, палки, засушенные цветы и шишки в кучу. Чтобы выбросить. Но я ее остановил.

– Оля, – сквозь зубы выдавил я, – если ты притронешься к нашим вещам, Оля. Я тебя не пущу на порог. Запомни.

Она выскочила из квартиры, громко хлопнув дверью. И я про нее сразу забыл. И мне было приятно думать, что я оставил мир Веры неприкосновенным. Но на следующее утро Оля уже стояла в моих дверях.

– Хочешь, сходим в музей?

– Не хочу, Оля.

– А что ты хочешь?

– Свари мне кофе, Оля.

– Я не умею.

– А что ты умеешь?

Играть на скрипке.

– … О-о-о! – протянул я. Но уже почему-то не присвистнул.

– Хочешь послушать? – серьезно спросила Оля.

Мне ничего не оставалось, как согласиться. Поскольку с правилами хорошего тона я был знаком.

… Ее коса была заброшена назад. И ее хрупкие плечи давила скрипка. Ее голубые глаза смотрели мимо меня. И ее пухлые губы были сжаты. Под музыку я рассматривал ее. И она мне все больше нравилась. А, возможно, мне нравилась ее музыка. И как от выпитого бокала шампанского. Моя голова пошла кругом. И все поплыло перед глазами. Окно, длинная коса девочки Оли, ее скрипка, ее острые коленки. И я вскочил с места. И она прервала игру. И я схватил ее неумело за плечи. И со всей силы прижал к себе. И нашел ее губы. И сильно-сильно поцеловал. По-моему, слишком сильно. Потому что она вскрикнула. И прошептала:

– Больно.

И я опомнился. И отпустил ее. И направился к двери. И, открывая дверь, оглянулся.

– Ты прелестно играла, Ольга, – выдавил я. Она стояла, опустив скрипку. И опустив голову. И не смотрела на меня. И, по-моему, в ее глазах скапливались слезы. Я ни на секунду не забывал вкус моего первого поцелуя. Он не давал мне покоя по ночам. Я тысячу раз мысленно повторял его. Вспоминая мельчайшие подробности этого дня. И Оля постепенно вытесняла Веру из моей жизни. И мне показалось, что я влюблен. Каждое утро, я, как идиот торчал у ее окон. И ждал, пока она проснется. А потом мы вместе куда-нибудь убегали. Оля много говорила о литературе. Пожалуй, слишком много. Но я все это пропускал мимо ушей. Мои мысли были направлены в совсем другом направлении. Я частенько подумывал, где бы ее прижать. Но второй раз почему-то боялся на это пойти.

– Вот так, Лобов, – говорила она мне. – Я не понимаю этих людей. Абсолютно не понимаю. Вот мои родители. Это же можно сойти с ума! Ты представляешь! Тысячи людей живут не имея понятия о Кортасаре. Представляешь, насколько ничтожно их существование?

Честно говоря, я этого не представлял. Будучи уверенным, что Вера и не слышала о таком писателе. Но ее существование я никогда не посмел бы назвать ничтожным.

– Я сразу себе сказала, Лобов. Никаких детей! Ну, разве что в далеком будущем. В самом далеком. Когда хотя бы 90% будет достигнуто.

А я почему-то легко мог представить Олю, окруженную тремя, а то и четырьмя ребятишками. Она непременно растолстеет, не без удовольствия подумал я.

– Оля, и ты никогда не обрежешь косу? – спрашивал я.

– Что? – не понимала Оля. – А-а-а… Косу, – и она пожимала плечами. При чем тут коса, Лобов. Хотя я знаю, что все эмансипатки были стриженными.

– Не стригись, Оля, – жалобно просил я ее. И мне почему-то при этом хотелось добавить слова Веры: «Это единственное твое достоинство». Но моего ума хватало чтобы промолчать. И я вновь уносился в свои мечты. Где прижимал Олю в какой-нибудь темной подворотне. И до крови искусывал ее пухлые губы. В общем, я по уши был влюблен. И она, как мне казалось. Тоже была далеко не равнодушна ко мне. Хотя ее все чаще шокировала мое слишком равнодушное отношение к окружающему миру. А особенно – к своему будущему. Видимо, это и повлияло на наши дальнейшие отношения. И случилось это 1-го сентября. Когда я ее за руку, как маленькую притащил в наш класс. И посадил рядышком с собой. С этого дня ее интерес ко мне стал резко падать. Наверно потому, что возрос интерес всех ребят нашего класса к ней. Именно потому, что Оде посчастливилось стать новенькой. А новенькое всегда приятней на вкус. Даже, если оно не вкусно.

Со школы мы уже шли втроем. Я, Оля и Вовка Пьянов, ярый любитель экэестенциализма. И такой же строитель яркого будущего. Шансы мои упали до нуля. И я уже начинал искренне жалеть, что так мало уделял внимания современной зарубежной литературе. Про которую они без конца мололи. Начисто забыв про существование моей скромной персоны.