Елена Сазанович - Улица вечерних услад

– Мальчик, а что ты тут делаешь?

И я бы непременно ответил, что собираю металлолом. Солнце этого лета мы встречали вдвоем с Верой. И провожали вдвоем тоже.

– Вере необходима опора и поддержка. Ты же знаешь, я не могу уделять ей слишком много времени. А у тебя – каникулы, – не без зависти заметил отец. – Постарайся развлечь ее. И не обижай, пожалуйста. Вера – слабая женщина.

Я утвердительно кивнул. Вспомнив невзначай, как ловко она умеет заламывать руки.

– Она не плохой парень, отец. Я не дам ей скучать, – пообещал я отцу. Наконец-то сообразив. Что мое последнее безмятежное лето детства летит коту под хвост.

Целыми днями мы с Верой проводили на пляже городской реки. Не раз я встречал там своих школьных товарищей. Которые с завистью пялились на Веру. И иногда шептали мне на ухо, где это я умудрился подцепить такую милую обезьянку. При этом я многозначительно закатывал глаза.

Правда, как-то я попытался разнообразить наше времяпрепровождение. Пригласив Веру в музей. Вера округлила свои каштановые пуговки. И неожиданно согласилась. Целое утро она выбирала себе наряд, разбросав по всей квартире многочисленное количество тряпок. По-видимому она решила, что в музее живут художники. И непременно пишут портреты очаровательных обезьянок.

– Тебе нравится, Лобик? – ласково спрашивала она меня. Кружась возле зеркала в очередном наряде.

Я пожимал плечами. И до меня уже начинало доходить, почему в моем кармане образовались дыры.

– Вера, – я взял ее за руку, – ты прелестна, Вера, – как можно правдоподобнее промяукал я. – Но почему бы тебе не поделиться со мной своими доходами?

– Ты о чем, Лоб? – и она удивленно вытаращила свои пуговины на меня.

– Ну, Вера. Я же тоже какой-никакой родственник старшему Лобову. Ведь ты не станешь отрицать наши родственные связи?

Вера покачала головой. Этого они не отрицала.

– Ну и умница! Не одной же тебе транжирить его монеты. К тому же я честно заслужил. Что ты думаешь, я бы даром таскал тебя по музеям? Или добровольно жертвовал своей молодой кожей на пляже?

– Ну ты и наглец! – рассмеялась Вера. И вытащила из своего кошелька рубль. И приклеила слюной к моему лбу. Тут пришла очередь расхохотаться мне.

– Школьникам не положено больше! – строго ответила Вера, еле сдерживая улыбку. – А сигаретами я тебя угощу, – и она мне заговорщицки подмигнула.

– Не курю, – вздохнул я. – Мой молодой организм нуждается в доброкачественной пище. Для дальнейшего роста.

– Ну и зря, – заключила Вера.

В музее мы с ней пробыли ровно пять минут. Вера сказала, что ей там жарко. Хотя это была наглая ложь. По-моему ее обидело, что все почему-то таращились на картины. И никто по достоинству не оценил ее легкого платья цвета малахита. Которое посоветовал одеть я. И она никак не могла понять почему.

А деньжата из нашего дома убывали со скоростью света. И я понял, что скоро мы с отцом пойдем по миру. И эта перспектива меня явно не устраивала.

– У тебя сегодня новый браслет, Вера, – заметил я, разваливаясь с ней рядом на горячем песке. – Странно. Ученый человек. Лауреат, не без гордости замечу, многих международных премий. От его открытий торчит весь запад. И все оказывается ради чего?

– Ради чего? – полюбопытствовала Вера, с любовью гладя свой новый золотой браслетик. Который, кстати, очень шел ее золотому загару.

– Ради браслета для одной маленькой обезьянки. Как оказывается, комичен мир? – с пафосом заключил я. И уткнулся носом в песок.

– Лоб, какой ты тупой! – и она кулаком стукнула меня по спине так, что я подскочил. – Премии для того и даются. Чтобы их тратить вот на такие браслеты. Когда-нибудь и ты, Лоб, уж мне-то поверь. Ухнешь свои деньжата не на благотворительные цели. Но тебе этого не понять. Ты еще слишком мал.

– Я этого никогда не пойму, Вера, – и я повернулся к ней боком.

– А я никак не пойму другого, – и Вера искренне вздохнула.

– Чего? – буркнул я, заметив про себя. Что она вообще мало что понимает.

– Как можно давать такие бешеные деньги за какие-то молекулы. Которых даже не видно. А природа, которую видно. Слышно. В это время погибает.

– Погибает, Вера.

– Лоб, – она прикоснулась к моему плечу. – Вот ты умный, Лоб. Да?

Я не без гордости утвердительно кивнул.

– И что? Мне Лобов что-то говорил, но я плохо усвоила. И что? Правда, что эти молекулы водятся в человеке?

Я закусил нижнюю губу.

– Водятся, Вера. Водятся.

– Как это?

– Очень просто, Вера. В кошке водится блохи. Ты разве не знала? А в человеке – молекулы. Это так просто, Вера.

Вера брезгливо сморщила носик. И с опаской прикоснулась к своему загорелому телу.

– Извини, но мне иногда кажется, что твой папаша не слишком умен, – поделилась она со мной своими драгоценными мыслями. – Он не знает названия ни одного цветка. Ни разу не видел, как всходит солнце. И представляешь, даже не слышал, как в одной ракушке умещается целое море? И при этом своем невежестве он занимается какими-то блохами. Или, как их? Молекулами? Да? Которых даже не видно. А зачем заниматься тем, что не видно? Что даже никак не попробовать на вкус? Так, Костя? Мне не нравится то, чем занимается Лобов, – вздохнула она. – Но приходится с этим мириться.

– Зато ты ему нравишься, Вера.

– Еще бы? – уж в этом она ни сколечки не сомневалась. И не понимала, что возможно иное.

Странно… Я, действительно, не соглашался с философией Веры. Я иронизировал над ней при любом удобном случае. И по мере возможности – сопротивлялся. Но с каждым днем я почему-то все больше понимал отца.

Вера… Маленький верткий зверек. Она была частью природы. Она не противостояла ей, как все мы. Она сливалась с ней. Соглашалась со всеми ее капризами и ошибками. И бесхитростно поддавалась всем ее инстинктам. Она тащила в наш дом ветки, палки, шишки, улиток и цветы. И визжала от восторга, показывая их нам. И каждой частичке природы давала собственное название. Она бегала босиком по острым камням. Она легко взбиралась на дерево. И отважно прыгала с любой высоты. Не задумываясь, она бросалась в заросли крапивы. И потом со смехом нам демонстрировала вздувшиеся волдыри на коже. Я никогда не видел, чтобы она плакала. И никогда не мог представить, что ее могут угнетать мрачные мысли. Каждый день она принимала, как подарок. И из каждого дня могла извлечь наслаждение. И из каждого вечера – усладу. Она никогда ничего не читала. И вся ее философия была ее личной собственностью. Не загроможденная чужим опытом. Чужими мыслями. Чужой моралью.

– Лобовы! – она хватала нас за руки. Едва заслышав раскаты грома. – Лобовы? Вы слышите, Лобовы? Это же – дождь!

Она не переставала удивляться солнцу. Радуге. Звездам. Словно их видела каждый раз впервые.