Наталья Ручей - Плюс 15 ради успеха

Но я притаилась. Стояла под стеной и ждала, когда кто-нибудь выйдет.

Ждала.

Сначала вышел мужчина. Отдав какие-то распоряжения, он затерялся в дали коридора. Потом из палаты вышла медсестра. Какое-то время она постояла на пороге и уже, видимо, собиралась идти на свой пост, но заметила меня. А я заметила в ее глазах печаль, а потом быструю вспышку – то ли радости, то ли надежды.

– Вы к мальчику? – спросила она.

– Нет, я приходила к Тумачеву, в восьмую палату. Он после аварии…

– Простите, – резким тоном, ничуть не напоминающим извинения, произнесла девушка и ушла на свой пост.

А я вдруг почувствовала тот же странный порыв, что и вчера, и направилась следом за ней.

Она заняла свое место, не обращая на меня внимания, принялась рассматривать какие-то карточки.

– Простите, – обратилась я к ней, а она даже головы поднимать не стала.

– Вы что-то хотели?

– Да. Я хотела бы узнать, о каком мальчике вы говорили.

Она подняла на меня глаза, качнула головой, словно поражаясь, что я вообще здесь делаю и какое право имею задавать ей вопросы. И, я видела, – уже хотела ответить какую-то колкость, но передумала.

– Я говорила о том мальчике, – сдержанно сказала она, – которого сбил ваш знакомый. Или он вам жених?

– Тумачев? – догадалась я, хотя в рассказе об аварии, который я недавно выслушала, не было даже упоминания о каком-либо мальчике.

– Значит, жених…

– А что с мальчиком? Как он? – не стала я углубляться в историю своих отношений с Костиком. – Я видела, что в палату заходил врач и… Может, нужна какая-то помощь?

И вот стоило произнести эти слова, как я поняла, что подтолкнуло меня прийти сюда. Не знаю, почему, но причина была именно в мальчике.

– Помощь? – удивилась медсестра. – Ваш жених отказался от какой-либо помощи, а мальчику не помешала бы любая. Хоть какая-нибудь. Ваш жених вообще заявил и выкрутил так, что он ни при чем. Не пил, не сбивал. А так, мальчишка сам кинулся под колеса. Да и что с него взять? Детдомовский. Родители умерли всего год назад, и он никак не может смириться. Почему бы не покончить с собой, в самом деле?! Все правильно! Все логично!

Девушку явно заносило на поворотах, но я молчала. И слушала. И позволяла ей говорить. И с ужасом узнавала историю десятилетнего Прохора. Еще год назад он был обычным мальчишкой, жил в обычной семье, в обычной квартире в обычном спальном районе нашего города. У него было все, как у всех: родители, друзья, родственники, приходящие в праздники. Но когда родители Прохора разбились на машине, оказалось, что теперь у него нет ни друзей, ни квартиры. И родственников, которые бы могли взять к себе и помочь в беде, тоже не было. Нет, его по-родственному устроили в приличный детдом, дядя сказал, что хорошо заплатил, чтобы все это сделать. Но это было последнее и единственное, что он сделал для мальчика.

Квартиру, где Прохор жил раньше с родителями, как-то быстро продали. Да, незаконно, но кого это волновало? Соседи повозмущались да и привыкли к новым соседям, а мальчик…

Он иногда сбегал из детдома, приходил на детскую площадку, садился на лавку и смотрел на окна бывшей квартиры. Допоздна. До боли в глазах. Так долго смотрел, что иногда казалось – могут и слезы навернуться, но…

Мальчики никогда не плачут. И он не плакал. Даже когда его привезли едва живого в больницу, и он случайно услышал, что нужна дорогая операция, иначе он не сможет ходить. Не плакал. Наоборот, утешал медсестру, которая переживала, что не в силах помочь: у больницы нет таких денег, а сама она зарабатывает копейки.

Он. Десятилетний мальчик, которого предали, утешал. А медсестра плакала. Она знала этого мальчика раньше, знала и его родителей, потому что жила этажом выше. И даже подумать никогда не могла, наблюдая изредка за семейным счастьем соседей, что однажды все обернется вот так…

А Тумачевы помогать отказались. Они ото всего отказались. И мальчика даже увидеть не захотели. Какой такой мальчик? А не было никакого мальчика.

А, между тем, мальчик был…

Рыжий, веснушчатый, симпатичный, с большими зелеными глазами, как у кота.

После того, как медсестра выговорилась, я попросила у нее разрешения познакомиться с Прохором. Она сказала: «Только если он сам захочет». И вот я уже с минуту стояла на пороге, смотрела на неподвижно лежащего мальчика – одного среди десятка других больных и такого солнечного, что щипало в глазах. Стояла и не решалась войти.

Что я ему скажу? Что спрошу? Как начну разговор…

Почему-то я жутко волновалась. А он вдруг повернул голову и разбитыми в кровь губами с улыбкой спросил:

– Привет. Ты ко мне?

– Привет, – ответила я и наконец сделала этот шаг, переступила через порог и приблизилась к мальчику. – К тебе.

Домой я шла в подавленном состоянии. Хотела перед уходом из больницы зайти еще к Тумачеву, но…

Я бы сорвалась. Если бы даже посмотрела на него – беззаботного, отдыхающего в одиночной палате со всеми удобствами, я бы сорвалась. А родители учили меня другому. Надо думать. И выжидать. Сделать паузу. Это лучшая тактика. То, что сделано сгоряча, зачастую менее эффективно или вообще приводит к провалу.

Ну, высказала бы я Тумачеву свое возмущение, отчитала бы его, возможно, забросала фруктами, которые принесла, и что? Как бы это помогло Прохору? Никак. Совершенно. Да и Тумачев вряд ли бы проникся и начал каяться и исправлять то, что наделал.

Люди не меняются от вида чьей-то истерики.

А я была близка к этому состоянию.

Чужой, незнакомый мальчик, но… Я знала, понимала, что не могу оставить его в беде. И когда уходила, пообещала, что скоро вернусь.

– Ко мне? – удивился он и попытался приподняться, но тщетно.

– К тебе, – шутливо взъерошила его рыжие волосы и ушла, не оглядываясь.

Потому что не хотела, чтобы он видел, как увлажнились мои глаза. Он – сильный мальчик. При нем плакать нельзя. Он начнет спрашивать и жалеть меня, и я разрыдаюсь…

Заметив, что прохожу мимо парка, свернула в него, нашла одинокую лавочку – в будний, пусть даже солнечный день, это оказалось довольно легко, и, отодвинув поток сильных эмоций, принялась думать. Конкретно. Чем я могу помочь мальчику? Помимо моральной поддержки и посещений – это естественно и непременно. Нужны деньги на операцию. И это большие деньги, у меня столько нет.

Попросить у родителей… Ну, как-то… Они и без того меня обеспечивали. К тому же, мы не бедствовали, конечно, и могли позволить себе многое, но…

Как-то это неправильно, нелогично прийти и сказать: «Папа, я хочу помочь одному мальчику, которого вы в глаза не видели. Дай, пожалуйста, денег. Ему очень нужно».

Папа, скорее всего, деньги даст, но…

Я не могла. Не могла вот так… Хотя другого выбора не было, и, скорее всего, именно так и придется…