Валентина Светлакова - Улыбка любви. Сказки для прекрасных дам

– А потом, согласись, когда ты единственный ребенок, то от тебя ждут слишком многого, возлагается много надежд, – продолжила Катя, – и хочется не подвести родных, в какой-то мере соответствовать их ожиданиям.

– Наверное, я как то об этом не задумывался, – ответил Веня.

В этих долгих задушевных разговорах Катя неожиданно открылась для него с другой стороны: если в первые минуты знакомства он увидел в ней непосредственную провинциальную милую девушку, то уже через несколько часов общения невольно отмечал присущий ей ум и женскую мудрость, которая редко встречается у столь юного существа.

К его удивлению, Катя довольно-таки прилично владела информацией о французских экспрессионистах, очень хорошо знала работы итальянских живописцев эпохи Возрождения. Когда же он рассказывал об Италии, где уже успел побывать несколько раз, то не смотрела с восхищением ему в рот, в отличие от знакомых девушек, а проявляла искреннюю любознательность, основанную на живом интересе.

Она знала наизусть стихи Гумилева, Блока, Баратынского, Саши Черного и других поэтов, имен которых он никогда не слышал. Особенно Катя любила Баратынского:

– «Есть что-то в ней, что красоты прекрасней, что говорит не с чувствами – с душой», – со смущением декламировала девушка.

К своим восемнадцати годам Катя прочитала всю английскую и французскую классику, могла цитировать наизусть главы из «Евгения Онегина», знала работы многих русских философов, труды которых он никогда не открывал, хотя они и занимали почетное место в обширной библиотеке его деда, блестя золотыми корешками.

Даже то немногое, что он помнил из школьного курса, открылось для него по-новому; он впервые ощутил дыхание поэзии, слушая вдохновенное Катино чтение стихов. В свое время он с трудом осилил три главы из обязательного в школе многотомного «Войны и мира», а Катя так увлекательно рассказывала об этом произведении, что ему невольно захотелось открыть страницы этого эпохального романа и вдумчиво прочитать, а не перелистывать, ища эпизоды для написания школьного сочинения.

– Роман «Война и мир» я прочитала два раза.

– Ух ты, – с восхищением и с присущей ему иронией сказал Веня. – А зачем?

– Ну, когда читала в первый раз лет в четырнадцать, то страницы про войну или пропускала, или читала через строку. Зато перечитывала моменты, связанные с Наташей Ростовой, про ее первый поцелуй, первую встречу с Андреем Болконским, ее знаменитый первый бал. Мне она казалась возвышенным, неземным существом. Я даже пыталась подражать ей.

– Поехала на школьный бал, – продолжал иронизировать Веня.

– Нет, – не обращая внимания на его тон, ответила она. – Однажды мы с родителями отдыхали в санатории на Волге, и когда они уснули, я, как Наташа в романе, уселась на подоконник и стала любоваться прекрасной теплой ночью, пытаясь воспроизвести в себе Наташино восхищение. Но уже через полчаса меня стало клонить ко сну, глаза слипались, любоваться звездами и слушать соловьиное пение сил уже не осталось; и, чтобы окончательно не свалиться с подоконника, поплелась спать, рассуждая, что я, к сожалению, начисто лишена романтических чувств.

– А второй раз, зачем прочитала? Уже влюбилась как Наташа Ростова?– вдруг охрипшим голосом спросил.

– Нет, в школе по программе надо было перечитать основной сюжет, но чтение снова меня увлекло. Тогда буквально покорил образ Андрея Болконского, заворожил его внутренний мир, восприятие себя и окружающих. Помнишь, – обратилась она к Вене, – его знаменитый монолог про бесконечное небо и ненужную земную суету, место человека в этом мире? А его разговор с Пьером Безуховым после бала даже выучила наизусть! «Весь мир разделен для меня на две половины: одна – она и там всё счастье надежды, свет; другая половина – всё, где ее нет, там всё уныние и темнота…», – процитировала девушка с напускной иронией, но скрыть волнение в голосе ей не удалось.

– Тогда же, через Андрея Болконского, смогла понять возникновения предчувствие любви у Наташи Ростовой, когда весь мир становится прекрасным, – трогательно продолжала она. – Бабушка, узнав про мое увлечение Андреем Болконским, сказала тогда: «Катенька, когда тебе будет двадцать пять, то захочешь в мужья не такого как Андрей Болконский, а больше похожего на Пьера Безухова».

– Бабушка, но он же толстый и смешной, а Андрей такой красивый и умный! – возразила я ей.

– Детонька, вот через десять лет и поговорим, – смешно подражая бабушкину голосу, с умилением сказала Катя.

– И, между прочим, мое сочинение по «Войне и миру» заняло второе место в городской олимпиаде по литературе! – совсем уже по-детски похвасталась она, устремив на него сияющие в темноте глаза.

– Смешная ты, Катька! И с нежностью подумал: – «Неужели такие девушки еще есть! Девятнадцатый век и только! Насколько я помню, девчонки из моего «продвинутого» класса школы для элитных детей называли Наташу Ростову не иначе как «восторженной дурой» или «курицей-наседкой», и уж точно никто не хотел быть на нее похожей! Скорее наши девчонки симпатизировали красавице – Элен, чем «простушке» Наташе. Да и в «девяностые» самой желанной профессией у десятиклассниц была профессия «валютной проститутки». Разумеется, никто из них не занялся столь прибыльным «мастерством», все получили высшее образование, вышли замуж, некоторые уже успели развестись», – думал Веня с явной симпатией о рядом сидевшей девушке. – «А столько в ней искренности, трогательной простоты и детской наивности, но в то же время присутствует и некая изюминка, придающая ей такое женское очарование!

– А почему ты поступила в медицинский университет, а не пошла на филолога? – после возникшей паузы спросил ее Веня.

– Все очень просто. Во-первых, кроме того, что я люблю читать, еще с раннего детства также очень любила лечить. Залечивала своего кота, который терпеливо принимал воображаемые лекарства, кукол и всех подружек. Хотела стать или ветеринаром или педиатором. Но лет в двенадцать увидела портрет Натальи Гончаровой и была очарована этой женщиной. Кроме неземной красоты меня поразила грусть и отрешенность в ее глазах. А так как меня всегда привлекали красивые люди, то для меня венцом внешней и внутренней красоты стала она – Натали – «чистейшей прелести чистейший образец».

Потом подумав, добавила:

– Восхищаться и ценить красоту меня научила бабушка. Жаль, что я внешне не в маму – красавицу, а скорее в папу, хотя он тоже симпатичный, – с нескрываемым кокетством сказала она. – Вот мне и захотелось помогать женщинам в сохранении их природной красоты.

– А мне не симпатичны женщины с перетянутым лицом, – ответил Веня, вспомнив «неувядаемую» молодость матери. – Лучше уж симпатичные морщины, чем маска.