Ульяна Гринь - Серая мышь в большом городе

Мы с мамкой всегда говорили по душам. Чего таиться? Секретов у нас не было. Вот я и сказала ей – не знаю, ничего не чувствую к этому парню, да и замуж пока не тороплюсь. А хозяйство… Справимся вдвоём, а в покос наймём мужика из деревни за пару ягнят и кроличьи шкурки. На том и порешили. А потом и мамку Господь прибрал к себе… Кроме Сафрона, ко мне никто не сватался, писаной красавицей я никогда не была, да и на посиделки, на вечёрки не ходила. Поэтому слова Лёни меня удивили. Неужели в Питере девушек нет красивых? Чё ко мне лезть-то?

– Эй, очнись, приехали.

Я вздрогнула от неожиданности. Тьфу, напугал. Нельзя так погружаться в свои мысли, надо отбросить прошлое и жить настоящим. Кивнула Лёне и отстегнула ремень:

– Спасибо, что подвезли. Прощайте.

Он схватил меня за руку, удерживая:

– Да подожди ты, чего скачешь! Вот психанутая!

Я глянула ему в глаза. Там мелькнула усмешка и пропала. Лёня достал из кармана пиджака коричневый бумажник, а из бумажника – купюру в тысячу рублей. Протянул мне:

– Держи, это от Вадима Петровича, за то, что привезла его домой в целости.

Несколько секунд я смотрела на голубенькую бумажку, а в голове крутилась мысль – есть в этой ситуации что-то неправильное, некрасивое. А вот что – кто его знает. Мне вдруг стало противно, и я осознала, что почувствовал мальчишка на остановке, когда не хотел брать мои деньги. Я же не за тысячу рублей старалась! А они не поняли, эти двое. Тьфу!

– Мне бы хватило и простого «спасибо», – с достоинством отвела его руку и в последний раз взглянула в голубые глаза. – Только никто мне его не сказал. Прощайте.

И всё же выскочила из машины, пока Лёня не решил снова меня удержать. Пошла прочь, к дому, так быстро, как только могла, чуть ли не побежала. Хоть бы не погнался за мной! Не хочу я больше их видеть – ни его, ни Вадима Петровича.

В холле я прошла мимо консьержа, с которым уже здоровалась утром, а он только проводил меня взглядом. Что на мне, цветы нарисованы, или что другое? Глянула в зеркало, висевшее сбоку от лестницы. Уж лучше бы цветы, право слово! А так – обычная девчонка, скуластая, глазастая, нос картошкой, рот большой. Коса заплетена до пояса, да слабо, вон – прядки торчат из-за ушей… И главное – невзрачная вся какая-то, губы блёклые, глаза серые, волосы неопределённого светлого цвета. Да уж, красота, хоть стой хоть падай! Врать Лёня не умеет, что даже странно. Все они неискренние здесь, в городе. Думают, что ложь их спасёт или поможет чем-то. А ложь только дальше загоняет душу в ад. Я не превращусь в городскую. Ни за что на свете! Не дождётесь!

7 сентября

– Я никак не могу понять… Это же надо умудриться быть уволенной с трёх работ за три дня!

Тётя выглядела раздражённой, ковыряясь вилкой в рагу. Катерина поставила перед ней кувшинчик с соусом и заметила вполголоса:

– Смысл обеда состоит в том, чтобы еду доносить до рта.

– Ты хоть не нервируй меня! – вспыхнула тётка. – Васса! Скажи мне, как можно накосячить при уборке холла гостиницы? Как?

Я вжала голову в плечи. Мне было стыдно, очень стыдно. Тётя с Катериной изо всех сил старались пристроить меня на работу, а я только ошибалась, делала всё не так. Ну, перепутала средства для мытья полов. Вместо того, чтобы весело блестеть, как зеркало, они стали блёклыми. А что я, виновата, что ли, что оба средства в одинаковых бутылках и отличаются только мелкими надписями на английском? Да и не учила я английского, откуда мне знать, что такое «mat» и «brilliant»? А в гостинице… Мне дали в руки шланг от пылесоса, сказали всё пропылесосить отсюда и досюда, а, как включать и выключать, не показали. И кнопок там было с десяток. В общем, я по старинке, веничком… Администратор увидала, разоралась громче болотной выпи и выгнала. Зато на третьей работе я не косячила. Просто нас было четверо на одно место, и выбрали не меня.

Но от этого не легче. Тёткин гнев прошёл, но лучше бы она гневалась, а не спрашивала вот так, в пустоту. Что я могу ответить? «Простите, тетя». Так уже говорила. А больше ничего в голову не приходило. Я исправлюсь, честное слово… Я научусь… Кто бы подсказал только. А то они все требуют, а подсказывать не хотят.

– У меня есть для тебя последнее место, – задумчиво произнесла тётка, отправив в рот небольшую порцию овощного рагу. – На этот раз действительно последнее.

Я тут же воспрянула духом, а Катерина съязвила:

– Нет уж, знаю я вас, Аделаида Марковна! Если она и там не подойдёт, приставите её ко мне помогать, а мне один только паркет в гостиной сколько нервов стоил!

– Катерина, молчи. В память о сестре, ушедшей от нас так рано, я обязана позаботиться о племяннице, – твёрдо ответила тётка.

– Тётя Ада, я вам очень благодарна, – пискнула я робко. – Я не подведу вас больше.

– Прошу тебя, Васса, заклинаю, не зови меня так, – неприязненно откликнулась та. – Надеюсь, что не подведёшь. С уборкой не прокатило, попробуем тебя пристроить к животным. Лошадей знаешь?

Я кивнула. С лошадями у меня всегда находился общий язык, как и с собаками. Воодушевлённая предстоящей работой, я быстро расправилась со своей порцией рагу. Тётка промокнула рот белой салфеточкой и велела Катерине:

– Пойду звонить Арнольду с конюшни, а ты мне подай чай в гостиную.

И выплыла из кухни, запахнув просторный домашний халат в огромные красные цветы. Я только вздохнула:

– Ну почему я всё делаю не так, как надо…

– Ладно тебе страдать! – резко громыхнула Катерина. – Иди вон посуду сложи в посудомойку. Этому я тебя уже научила.

Научила, точно. Я собрала тарелки, выскребла остатки пищи в мусорку и принялась расставлять по выемкам в решётке машины. В этот момент и раздался звонок в дверь.

Катерина вытерла руки о полотенечко, пошла в прихожую открывать. Мне это было неинтересно – я как раз пыхтела, пытаясь вместить в маленькую посудомойку семь чашек из-под кофе и чая. Дядя Костя пил очень много чая, поэтому его кружки скапливались на столе кабинета, и два раза в день Катерина на цыпочках прокрадывалась к профессору, чтобы забрать их и вымыть. Но знакомый голос из коридора заставил меня застыть.

– Добрый день, могу я видеть Аделаиду Марковну Рубинштейн?

Я не могла поверить своим ушам. Вадим Петрович? Что он тут делает? Стараясь не шуметь, я закрыла машину и подошла к двери, выглянула в прихожую. Ух ты! Милосердный Боже! Выбритый, выглаженный, весь лощёный и серьёзный, мой недавний алкоголик выглядел, как будто только сейчас его фотографировали на обложку журнала. Костюм с иголочки, галстук, начищенные ботинки, причёска… И лицо – строгое, закрытое ото всех, ничего на нём не разобрать. За его спиной маячил Лёня с бумажным пакетом и букетом длинных белых роз, упакованных в целлофан. Я смотрела на них из своего укрытия, широко раскрыв глаза, а Катерина, видно, сразу приметив, какой важный господин пришёл к ним, вежливо пригласила войти и спросила: