Ульяна Гринь - Серая мышь в большом городе

– Паспорт есть?

– Есть.

– Давай сюда.

Получив от меня документ, махнула рукой:

– Стой тут, жди.

Я ждала. Поджилки тряслись. Прямо вот слабость в ногах и руках, чуть сумку не выпустила. И опять молилась. "Отче наш, иже еси на небеса, да святися имя твое…"

Дверь распахнулась, и передо мной предстала высокая статная женщина, совсем другая, чем в первый раз. Глаза у неё были серые, с отливом в зелень, строгие и глубоко спрятанные в морщинках вокруг глаз. Увидев её, я сразу поняла: она моя тётя. Глаза мамкины.

Женщина поправила чёлку, будто от той зависело будущее, и глубоким, хорошо поставленным голосом произнесла:

– Значит, ты Прошкина дочь?

– Я, – тихо созналась, опуская взгляд.

– Похо-о-жа, – протянула тётка. – Чисто Прасковья в шестнадцать лет. Ну, а чего приехала? Петербург покорять? В театральное? В кино?

Такой вопрос меня озадачил. В мечтах мне представлялось, как тётка обнимает меня, приглашает к себе домой, гладит по голове и говорит всякие добрые слова. А тут вопросы такие. А что ответить?

– Так это… Одна я осталась. Никого на всём свете нет, кроме вас, – с запинкой сказала я. – Я думала, вы меня примете к себе…

Тётка фыркнула, а появившаяся за спиной открывшая мне женщина с кудряшками прыснула в край передника. Тётка обернулась на ту, строго смерила взглядом, а потом снова глянула на меня:

– Чего-то одна? Где родители?

– Так нету.

Тётка прищурилась, подумала с минуту и кивнула, раскрывая дверь:

– Ладно, проходи, раз уж приехала.

22 августа

Меня провели на кухню мимо чуть притворенной двери, за которой слышались высокие голоса. Мельком увидела женщин в красивых платьях, с причёсками, какие только в журналах и показывали. Наверное, соседки в гости пришли. Тётя подтолкнула меня в спину, чтобы не задерживалась, а потом указала на стул в уголке кухни:

– Садись. Катерина, завари-ка нам кофе! Ты, племянница, кофе-то пьёшь?

– Растворимый, когда завезут в магазин, – смущённо кивнула я, расправив складочки на длинной юбке и сложив руки на коленях.

Тётка закатила глаза, издав какой-то странный звук, потом вздохнула и облокотилась на стол, положила полный подбородок на ладони:

– Ну, рассказывай, что ли.

– А чего рассказывать…

– С родителями что? С Прасковьей? С бабкой Анфисой? Кто твой отец? Всё рассказывай, как на духу.

Вслед за тёткой и я вздохнула:

– Так мамка померла весной. Вот сорок дней справили, я и начала готовиться к отъезду. А тятя… Из Артемьевых он, старший, Ульян.

– Значит, Ульян… И где же он?

– Замёрз на охоте прошлой зимой. За маралом погнался, не рассчитал. Вернулся через ночь весь обмороженный, мы уж его и так, и сяк, растирали, настойками поили, молились, а Бог забрал к себе.

– А мать от чего умерла?

– Так сердце, сказали бабы, – вздохнув, я вспомнила мамкины рассказы о снах, в которых к ней приходил ненаглядный Ульян. – Тятя к ней наведываться стал, да ещё с младенчиками…

– Какими ещё… младенчиками? – строго спросила Катерина от плиты, помешивая в странной серебристой узенькой кастрюльке длинной ложкой.

– С братиками моими. Двое до меня скончались, совсем крохами, а ещё трое после меня. Одна я осталась да выросла.

– Мракобесие, – пробормотала тётя, растирая пальцами виски. – Дикие люди, совершенно дикие…

– Не скажите, Аделаида Марковна, – возразила Катерина, дунув на вздыбившуюся пенку. – О таких случаях рассказывают часто. Только не муж это приходит, а чёрт!

– Тьфу на тебя, Катерина! – рассердилась тётя, хлопнула ладонью по столу. – Вот что. Раз приехала, племянница, оставайся. Что-нибудь придумаем. Но запомни! В моём доме никаких богов, чертей, мистических снов и прочей христомудрой глупости! Мы атеисты, в бога не верим, икон не держим.

От испуга я чуть было не перекрестилась, но рука застыла на полпути. Лучше не делать ничего поперёк, тётя ведь и выгнать может, вон какая грозная! Уж потерплю, ничего страшного, а молиться сама потихонечку буду в уголочке…

– Катерина, устрой… как её там? Василису?

– Васса я, – чуть слышно выдавила я, боясь прогневить тётю.

– Вассу, да. Устрой её в дальней комнатке.

– Я ж там глажу! – возмутилась Катерина, поставив перед тётей фарфоровую чашечку с кофе. Потом и мне подсунула под нос вторую, только побольше и не такую красивую. А тётя фыркнула:

– Ну и гладь себе на здоровье. Кровать освободи девушке, вещи прибери, всё равно ей много места не надо.

Отпив аккуратненько глоточек – так тятя пил чай с кусочком хлеба – сказала и мне:

– А ты осмотрись пару дней, а потом решим, чем займёшься. Работу тебе надо найти, только пока не представляю, где…

– Да я, тётя Ада, могу и по дому, и по хозяйству, и шить умею, и вышивать…

– И на машинке, и крестиком! – хихикнула Катерина от раковины.

– Крестиком умею, а вот на машинке никогда ещё, – извиняющимся тоном ответила я ей. – За скотиной ходить, охотиться – меня тятя учил!

– Дикие… – чуть слышно пробормотала тётя, снова массируя виски. – Ну какая скотина в Петербурге, деточка?

И правда, что это я… Ни коров, ни овец здесь, конечно же, нет. Что же мне делать, какую работу найти?

– Всё, я должна идти к гостям.

Тётя допила кофе, тогда как я даже не прикоснулась к своему, и встала:

– Зайду попозже, перед ужином, тогда и поговорим обо всём.

Она проплыла мимо меня, обдав чудесным запахом диковинных цветов. Хорошая всё ж таки у меня тётка! Приняла. Ажно от сердца отлегло, стало тепло и мягонько, словно цыплят в подол насобирала… А вот Катерина, видно, была недовольна. Бурчала что-то себе под нос, прямо как мамка, когда та сердилась. Да ещё грохала сковородками, которые чистила. Потом подошла к столу, взяла чашку тёткину да мне говорит:

– А ты чего кофе не пьёшь? Хоть бы попробовала!

Я поспешно схватила кофе, отхлебнула маленько, чтобы не обижать, да так и застыла с этой горечью во рту. Плюнуть бы – а некуда! Всё ж чистенькое, никуда не выбежишь… Пришлось глотать. На свадьбу бы такой варить – горче браги был бы!

– Что, не понравилось? – упёрла Катерина руки в боки. – А ты привыкай. Тут только такой и пьют!

– Сахарку бы, тётя Катерина, – жалобно попросила. А та хмыкнула:

– Тётя Мотя! Ну какая я тебе тётя? Ты бы и Аделаиду Марковну тоже по имени-отчеству называла.

Она поставила передо мной сахарницу, полную рафинада, и с нажимом сказала, опершись ладонями о стол:

– Так лучше будет.

– Хорошо, – я решила соглашаться со всем, что мне велят. Быть покладистой и послушной. Положила два кусочка сахара в чашечку и размешала. Не зря тётка живёт в таком красивом доме, одевается так хорошо, гостей таких важных принимает… Уж точно умнее меня. А и я научусь. Пока что буду помогать по хозяйству. И вот с этой вот тётей-не-тётей Катериной подружусь, может, какая родственница дальняя…