Лана Муар - Фиалковое сердце Питбуля

Моего терпения хватает только на почистить зубы и умыть лицо. Я решаю принять душ позже, выскакиваю из ванной и с коробкой в руках чуть не прыгаю на кухню, где Манька в своих огромных наушниках кашеварит у плиты, пританцовывая и изображая звезду с микрофоном в виде ложки. Что-то поет одними губами и срывается в испуганный визг, когда я трогаю ее за плечо:

– А-А-А-А!!! – отскакивая от меня, как от чумной, Манька роняет свой микрофон, хватается за скалку одной рукой, а второй за сердце, и, вжавшись в угол, тянет вниз наушники, в которых на полную катушку поет Агилера. Облегченно выдыхает, увидев меня, и начинает хохотать. – Эвка, блин! Ты дура? Я чуть кондрашку не поймала!

– А у меня вот что! – показываю ей коробку, и Манька тут же забывает и про кондрашку, и про скалку.

– И что там?

– Бомба! – хохочу я. – Очень вкусная бомба! Полицию вызывать будем?

– Ой, вот скажешь тоже! – фыркает она в ответ, прожигая нетерпеливым взглядом картон и принюхиваясь. – Открывай уже!

Мне самой не терпится, но еще больше хочется повариться в томительном предвкушении. Поэтому всеми правдами и неправдами оттягиваю открытие коробки. Достаю из шкафчика тарелочку, кладу ее на стол, потом ищу нож, чтобы разрезать наклейку, скрепляющую край крышки и дно.

– Эвка, блин! – Манька, уже пристроившаяся за спиной, чтобы ничего не пропустить, пихает меня в бок концом своей скалки, поторапливая, и я, наконец, поднимаю крышку.

Два стаканчика с кофе – один для меня, а второй для Маньки, судя по надписям на их боках, – и четыре пирожных, между которых лежит та самая карточка с пожеланием доброго утра и инициалами.

– Мамочка! Какая красотища! – Манька пищит от восторга и вздыхает, прижимая скалку к груди, а мое настроение взлетает еще выше.

Хлопнув подругу по ладошке, потянувшейся за пирожным с земляникой, хихикаю ее ойканью и канючащему:

– Ну, Эва! Не жадничай!

– Да не жадничаю я! Подожди немножко! – снимаю крышечки со стаканчиков и окончательно таю от рисунков на кофейной пенке.

На Манькином огромный раскрытый зонт, а на моем солнышко…

– Эв! Ну, Эв! Эвочка! Эвушенька! Ну сколько можно-то? Давай, я свое возьму, а ты на свое смотри сколько влезет? Ну по два же… Эва!

Я киваю, чтобы Манька перестала меня тормошить, и она со счастливыми визгами перекладывает «свои» пирожные на тарелочку, забирает кофе, жмурится, вдыхая его аромат, а сама, глупо улыбаясь, тянусь за карточкой и иду в комнату за телефоном.

– С добрым утром, Эвридика.

От бархатистого голоса Назара подкашиваются ноги и сбивается дыхание. Я киваю, не зная что сказать и стесняясь собственных ощущений от этого приветствия. Даже зачем-то закрываю дверь и только после этого произношу:

– С добрым утром, Назар. Спасибо за кофе.

– Не за что, Эвридика. Не смог удержаться.

Снова бархатное прикосновение голоса, и сердечко едва не сходит с ума от нежности, с которой Назар произносит мое имя. Каждая его буква, будто осторожный поцелуй, а сложившиеся вместе… Щеки вспыхивают раньше, чем в груди появится тихий вздох, и тишина в трубке, неоднозначная, завораживающая, не может дать мне ответ услышал ли его Назар или нет. Теперь уже уши горят от стыда, а я вслушиваюсь, пытаюсь догадаться и невольно прислоняюсь спиной к стене, ища опору, когда вновь раздается негромкое, но все такое же ласкающее:

– Эвридика?

Мама! Колени предательски подкашиваются, и перед глазами возникает картинка, где Назар шепчет мое имя мне на ухо, практически касаясь его губами, а я чувствую тепло дыхания на своей шее и потом ниже… Мама! Сердечко барабанится в груди, пытаясь вырваться наружу, и мне кажется, что его стук, как бы не пыталась заглушить прижатой ладонью, слышен всем вокруг и Назару особенно. Он снова молчит, я молчу в ответ, пришибленная своими фантазиями, только им хватает тишины, чтобы дорисовать то, что мне снилось ночью. Мне снился Назар, его улыбка, взгляд и то прикосновение к запястью. И следом за ним ещё одно, уже губами. Мама! Меня колотит от своего сна, ворвавшегося в реальность и ожившего в звучании собственного имени, расцветающего в груди бушующим огнем.

– Назар, ещё раз спасибо. Мне… мне пора. До свидания.

Я выпаливаю все скороговоркой, жму кнопку сброса вызова и шумно выдыхаю, не понимая что со мной произошло и почему так сильно трясутся пальцы. Но даже отложив телефон в сторону, не слышу ничего кроме своего барабанящегося сердца. Оно колотится, как сумасшедшее, разгоняет по венам пузырящуюся сладкую эйфорию от бархатного голоса, повторяющего мое имя: «Эвридика. Эвридика. Эвридика…» Раз за разом. С нежностью, так похожей на поцелуи, что снились мне ночью. И они мне снились. Снились. Сейчас я могу с уверенностью сказать, что в моем сне Назар целовал меня, шепча мое имя, как заклинание, а я… Боже мой! Я таяла от них всю ночь, не собираясь выныривать, потом проклинала трезвонящий дверной звонок и сейчас трясусь, вспомнив все и услышав вживую то, что казалось возможным лишь в сновидении. Вот только эта лихорадка – не страх и не паника. Это что-то совсем другое, с противоположным знаком. Ещё непонятное, неизведанное, но уже подзуживающее позвонить снова, чтобы ещё раз услышать как Назар произнесет мое имя.

Кое-как отдышавшись, я иду на кухню, где Манька уже слопала свои пирожные и облизывает пальцы, наметившись на одно из моих. Разрезав оба пополам, перекладываю половинку каждого ей на тарелку и хохочу, когда, перепачкавшаяся в креме, сладкоежка поднимает на меня не верящие в свалившееся счастье глаза.

– Эв? Это что, правда мне?

– Лопай. Меня Аскольдовна убьёт за лишний грамм, а тебе это не грозит. Счастливая ты.

– Обожаю тебя, Эвка! – Манька подскакивает с табуретки, чмокает меня щеку, а потом вечно голодным крокодильчиком отправляет себе в рот одну половинку пирожного, закатывая глаза и мыча от восхищения. – Божечки мои! Эвка, это рай! Просто рай! Пустите меня в него, пожалуйста!

– И я там все перепробую, – хохочу я, – А что не попробую, то понадкусываю!

– Угу! – кивает она, запоздало решив посмаковать последний кусочек своего счастья. – Божечки… Эвка! Просто песня, а не пирожные!

Я не знаю как Линда Аскольдовна догадалась кто из труппы вчера ходил в клуб и танцевал «пляски Сатане», но всех кто там был она решила прогнать через свой личный ад для провинившихся. Будто отыгрываясь за каждый наш танец под «сатанинскую» музыку, круг за кругом гоняла по залу, требуя максимальной скорости во время вращений, идеальности осанки и чуть ли не с линейкой проверяла линию от бедра до кончика пуанта. С меня сошло семь потов к тому моменту, когда Грыжа Гестаповна, по версии Лорки и Ани, разрешила мне немного отдохнуть. Я едва не рухнула на пол к другим отмучившимся, мысленно проклиная взбесившегося с пустяка хореографа, а она принялась кошмарить Вовку. Уже не церемонясь и не жалея своего любимчика.